Однако же чудеса на этом не кончаются. Представим себе на минуту, что каким-то волшебным способом доктору Уйе все же удалось устранить защитные экраны. Что дальше? Легенда уверяет, что во вторжении на Дюну приняли участие никак не менее легиона сардукаров. Позволю себе наивный вопрос: откуда они взялись?
Легион сардукаров – это несколько военных транспортов, это чертова пропасть оружия и средств доставки и, кроме того – дико перегруженный эфир. Как герцогская разведка, все эти радары, локаторы, службы оповещения и тому подобное, могли не заметить такую массу войск? Фрегаты дома Атридесов контролируют ближний космос, вся техника развернута, а, повторю, легион сардукаров – не иголка в стоге сена.
Мне могут возразить, что возможен и другой вариант – авиация вообще не принимала участия в нападении, штурмовые группы еще задолго до появления Атридесов были скрытно размещены на Дюне и только ждали своего часа.
Вопрос простой – где ждали? Не нужно военной гениальности, чтобы с первого же взгляда понять очевидный факт: при мало-мальски налаженном наружном наблюдении на Арракинском плоскогорье невозможно спрятать и дюжину вооруженных людей – а ведь герцогские службы прочесали окрестности Арракина в радиусе пятисот миль задолго до прибытия основных сил, так что версия «слона-то я и не приметил» здесь не проходит.
Два слова об архипредателе докторе Уйе. Согласно спискам университета, выпускником и преподавателем которого он был, его жена, Ивонна Уйе – из-за нее, как гласит предание, доктор и решился на преступление, – погибла во время студенческих волнений за пять лет до начала событий на Дюне. Никакой связи Харконненов с этим происшествием обнаружить не удалось; единственным документом о взаимоотношениях двух семей является упоминание о том, что еще в 148 году двоюродный дед барона Владимира в припадке филантропии подарил лабораторию химическому факультету, деканом которого в ту пору был отец доктора Уйе. Смерть Ивонны не составляла никакой тайны, так что у доктора не было не только возможности, но даже и мотива предавать своего патрона и благодетеля. Веллингтон Уйе действительно погиб при не очень понятных обстоятельствах, но произошло это через восемь лет после арракинской трагедии; он разделил судьбу многих и многих, имевших несчастье знать правду о событиях девяносто первого года.
Перечень этих несообразностей можно было бы продолжать еще долго, но я упомяну еще только одну, последнюю. В другие времена, в другом архиве мне попал в руки документ не менее любопытный, чем все вышеупомянутые. Это было нечто вроде кассовой книги по расчетам Союза Навигаторов с домом Харконненов – когда-то бумаги строжайшей секретности, предназначенные исключительно для высшего руководства. И вот сей почтенный гроссбух со всей авторитетностью утверждает следующее: на протяжении всего достопамятного девяносто первого года барон Владимир Харконнен не покидал родной Гьеди Прайм. Более того, начиная с семьдесят седьмого года он вообще не бывал на Дюне, за исключением того последнего раза, когда попал туда в свите императора и был убит вместе со всей челядью и охраной.
Но достаточно. На основании всего сказанного, а также многих иных фактов, для которых здесь просто не хватит места, я берусь утверждать, что никакого нападения Харконненов на Дюну осенью девяносто первого года не было. Эта история состряпана императорскими борзописцами во время восшествия Пола Муад’Диба на престол и незамедлительно подхвачена соответствующим образом подготовленными масс медиа. До того времени ни один журналист, ни одна телекомпания не обвиняла барона Владимира в гибели герцога Атридеса.
Тем не менее императорская версия имела очевидный успех и ни у кого не вызвала особенных сомнений. Беда в том, что репутация барона была такова, что ему – тем более задним числом, по прошествии многих лет – можно было приписать любые мерзости и ужасы, и кто угодно готов был этому верить. Забавно, что барону стоило жизни именно то преступление, в котором он был неповинен. В истории ничто не ново – то же самое, например, произошло с Лаки Лучиано, легендарным гангстером, попавшим в руки правосудия как раз за тот единственный проступок, которого он не успел или не захотел совершить.