Изменщица, скажи-ка,
Какая в том беда,
Влюблен в тебя владыка,
Какая ерунда!
Супруг в поход убрался,
Знай, пой да веселись.
Болваном оказался.
На кой бедняге жизнь?
Смертельней нету раны,
Чем рана от любви.
Пусть вдарят барабаны
Всем лютням вопреки!
Во-пре-ки!
Вопреки ожиданиям маркизы де Конфьян, вьюга за окном не только не утихала, а разыгрывалась все сильнее. Застывшим взглядом смотрела Катрин, как снег кружит за окном. И ей казалось, что он укрывает не двор придорожной гостиницы, а ее саму. И ей вовсе не было холодно. Мертвым не бывает холодно. Дышать, смотреть и говорить – не значит быть живым.
Маркиза смахнула одинокую слезу, скатившуюся по щеке. Бездействие утомляло, но кое-что она могла сделать даже здесь, будучи запертой в этой проклятой гостинице. Она прекрасно понимала, что раздражала Сержа, оказавшись в одной с ним комнате. Уже и одного того, что она отправилась следом за ним, было бы довольно. И это ничуть не способствовало тому, чтобы она смогла уговорить его отказаться от похода и вернуться в маркизат.
Что ж, Катрин знала, как избавить его от себя!
Спустившись вниз, она не могла не услышать царившего в харчевне гомона. Певца, горланящего песенки, она узнала сразу же. Рыцари воодушевленно и не в такт подпевали ему. Несмотря на невероятный шум, маркизе все же удалось переговорить с хозяином. Тот долго возмущенно сопротивлялся, убеждая Катрин, что ничего сделать невозможно. Но она умела быть настойчивой. Наконец, после долгой беседы, во время которой ей стало известно немало новых слов, маркиза получила от владельца постоялого двора согласие, а служанка – распоряжение. И, не удержавшись, Катрин заглянула в харчевню, где царило буйное веселье. Некоторые рыцари плясали с местными девицами, некоторые, вероятно, устав после тяжелых ратных трудов, спали прямо на лавках, уронив головы на столы. Маркиза остановилась неподалеку от входа и безмятежно смотрела на трубадура, развлекавшего публику. Она прекрасно расслышала каждое слово его новой песенки, которая ее ничуть не тронула. Мертвым не бывает больно.
Когда пальцы Скриба извлекли из струн его любимого дульцимера последнюю ноту, Катрин подошла к мужу и спокойно сказала:
- Ваша Светлость, кажется, мой храп сегодня ночью не давал вам покоя. Прошу прощения за доставленное вам неудобство, свершившееся не по злому умыслу. И чтобы мое присутствие вас больше не потревожило, кто знает, сколько еще часов продлится метель, я перехожу в другую комнату. Надеюсь, что мой новый сосед будет менее взыскательным, а вы сможете провести добрую ночь.
Перешептывания чуть притихли, едва благородные господа услышали, что и музыкант-то тоже оказался благородным. Причем, судя по обращению отрока, титулованным.
Меж тем, титулованный музыкант отложил в сторону свой дульцимер и встал в полный рост, оказавшись гораздо выше отрока и глядя на того сверху вниз.
- Месье, - странно угрожающим тоном проговорил трубадур, - идемте-ка потолкуем!
И, схватив юношу за локоть, потащил его из харчевни.
- Нам не о чем с вами толковать, Ваша Светлость, - огрызнулась Катрин, пытаясь вырвать свою руку из его пальцев. – Мы уже все сказали друг другу.
- Черта с два! – рявкнул Его Светлость и, ловко схватив ее за шиворот, выволок в коридор. Прочь от внимательных взглядов и охочих до чужих разговоров ушей.
Только там он, наконец, расцепил пальцы и отпустил Катрин.
- Ну? И что это значит, позвольте узнать? – спросил Серж, нависая над ней.
- Что это может значить, кроме того, что я сказала? Один рыцарь предпочел тюфяк жесткому топчану. Мы с ним поменялись, - вздохнув, разъяснила маркиза, поправляя свой костюм.
- Стало быть, вы предпочитаете жесткий топчан тюфяку? Отчего же прошлой ночью, когда я велел вам занять постель, вы устроились среди мокриц и гусениц? К слову, спали вы среди них безмятежно, и я не слышал ровно никакого храпа.
Катрин опустила голову. Почему ему так нравится мучить ее?
- Какая вам разница, где спит лгунья, над которой вы посмеялись? – спросила она у своих башмаков.
- Такая, что эта лгунья, волею неба, моя супруга и мать моего сына. А потому позорить имя наследника рода де Конфьян вам не дозволено!
- У вас есть другой наследник. И его мать, которая, смею думать, не лжет. Развод со мной позволит вам разом разрешить все затруднения: избавиться от лгуньи и воздать по заслугам достойной даме и вашему отпрыску.
Серж только усмехнулся и скрестил на груди руки.
- Как вы добры, мадам, к моему сыну. Я всенепременно обдумаю ваш совет. Быть может, вы так же подскажете мне причину, которая позволит нашему разводу свершиться?
Катрин вскинула на маркиза удивленные глаза. Открыла рот, намереваясь что-то сказать, и снова сомкнула губы.
- Не более получаса назад вы на всю харчевню объявили меня изменщицей, - спустя бесконечно долгое время проговорила она. – Вам этого мало?
Откинув голову, он шумно рассмеялся. Однако смех этот был злым, почти яростным. Такого смеха у него не было никогда. Так, будто бы он смеется в последний раз. А потом захлебнулся и резко, оперев руки о стену, склонившись над ней так, что между ними не осталось расстояния, чувствуя, как ее тонкое тело касается его, он выдохнул:
- Да, мне мало! Мне мало, черт вас подери! Вы решили делить комнату с мужчиной, даже имя которого вам неизвестно? И это после милостей короля?
Словно завороженная, не слыша ни звука, Катрин следила за губами мужа. Они изгибались для смеха, кривились в злой усмешке, двигались, изливая на нее беззвучные слова. А когда они остановились, Катрин позволила себе на миг забыться, представив, что все случившееся было лишь ночным видением. Стоит лишь проснуться, и все станет как прежде. Она прикрыла глаза и прижалась к губам Сержа, живым и теплым, своим мертвым ртом.
Это длилось одно мгновение. Мгновение, стоившее целой жизни. Мгновение, за которое он успел родиться и успел умереть. Что это было? Приветствие? Прощание? Если приветствие – то отчего он испытывал такую жгучую боль. Если прощание – то откуда это счастье, переполнявшее душу. Но мгновение это подошло к концу, едва память его пронзил образ этих же самых губ, прижимающихся к чужим губам. С рыком, вырвавшимся из груди, Серж отстранился. И понял вдруг, что с этим поцелуем он отдал ей свою душу. Души у него больше не было. И никогда уже не будет. И покоя не будет тоже.