Но последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стало то, что ни король, ни королева не желали посещать службы. Объявив меж слуг, что королева бесноватая, он отправился назад, в родной Санкт-Галлен, так и не найдя Бога среди трезмонцев, но прихватив с собой чудесную праздничную рясу отца Паулюса, не иначе безвинно погибшего где-то в Святой земле, как грустно вздыхала старая и злая кухарка, проливавшая слезу по одному только цистерцианцу. Ну и еще по маркизу де Конфьяну. И по мяснику Шарлю. На короля заглядываться кухарка не решалась. А с Ницетасом у них была война.
Итак, решив, что праздничная сутана цистерцианцу отныне без надобности, святой брат отбыл восвояси. Остановившись на постоялом дворе «Ржавая подкова», он проводил ночь в добрых увеселениях, не слишком претивших заповедям Господним, когда подошла к нему прекрасная, как сама Дева Мария, девушка.
- Не желает ли чего святой брат? – спросила она с улыбкой, покуда он изучал рыжеватые кудряшки ее волос, которые двоились и троились пред его не вполне ясным взором. – Еще прекрасного вина из наших погребов? Или козьего сыра из Жуайеза? Или может быть ласки и нежности юной Аделины?
Ночь они провели в молитве. Поскольку на большее святой брат был уже не способен. А перед рассветом явилась ему сама Дева Мария, указавшая, наконец, путь.
- Ну и пьянь же вы, святой брат! – объявила она голосом Аделины. – Что толку от вашего красивого тела, коли вы им и пошевелить не можете? Езжайте в свой Васин… Васан… кройц свой, как проспитесь. Не умеете грешить – так и нечего пробовать.
И понял в тот момент брат Ницетас – было ему видение. И с тех самых пор стал вести благочестивую жизнь, вернувшись в лоно цистерцианского ордена да к брату Ансельму под крыло. В Вайссенкройце после его рассказа о явлении Девы Марии, в котором многое было опущено, но многое и приукрашено, к нему стали относиться с большим почтением. А сам он мечтал о канонизации, когда Богу станет угодно прибрать его к рукам.
И лишь одно не давало покоя брату Ницетасу – взятая у брата Паулюса праздничная сутана. Совесть мучила его еженощно, являясь кошмарами в виде покойного монаха, которого он даже не знал. И однажды после страшного сна, в котором брат Паулюс тянул к нему свои руки и грозил Геенной огненной, попросился у брата Ансельма посетить Трезмонский замок, чтобы провести там Рождественское богослужение.
Получив благословение у своего почтенного наставника, он отправился в Трезмон.
И первым делом явился пред очи суровой, но с утра подозрительно довольной кухарке Барбаре.
- У нас свой монах теперь есть! – миролюбиво объявила она. – Радость великая! Брат Паулюс вернулся! И после Рождества он и обвенчает меня и любезного моего Шарля! Коли будет твоя милость вернуть сутану!
Радостно покивав, брат Ницетас бросился в комнату брата Паулюса, чтобы обрадовать того да попросить прощения за доставленные неудобства. И, едва войдя в комнату, он, хватаясь за сердце, возопил:
- Срам-то какой!
Яркое сентябрьское солнце слепило его глаза. Но он был счастлив, просто охренительно счастлив. Он стоял посреди своего виноградника, в котором было уже несколько десятков лоз, и они, милостью Господа, и в этом году дадут ему богатый урожай.
Паулюс подошел к ближайшей лозе и взял в руки упругую янтарно-зеленую гроздь. Внутри каждой ягодки светило свое солнце, которое также слепило его глаза.
- Посмотри, - сказал он Лиз. – Правда, она совершенство? – аккуратно срезав гроздь и оторвав ягодку, он поднес ее к губам девушки. – Как и ты!
И уже представил, что после поцелует эти манящие губы, как рядом с ними оказался монах в облачении брата-цистерцианца и зычно гаркнул:
- Срам-то какой!
Паулюс открыл глаза и шальным взглядом посмотрел на незваного визитера, который стоял у кровати, осеняя своим крестом спящую под боком Лиз. На животе у нее лежал младенец и, не отрывая своих глазищ, разглядывал пряжку на ее платье.
«Он вообще когда-нибудь спит?» - мелькнула в голове святого брата мысль, полная мрачной безнадеги.
- Господи, прости его, грешника! – продолжал верещать святой брат, вращая глазами, будто прямо пред ними раскрыты двери в ад.
А тем временем Лиз с трудом разлепила веки и растерянно посмотрела на монаха. Сначала на незнакомого, потом на любимого.
- Ты мне сейчас ребенка напугаешь! – воинственно крикнула она незнакомцу, прижимая к себе Его Светлость, устроившего им с Паулюсом очередную веселую ночь.
Паулюс устало потер глаза, упрямо закрывающиеся для продолжения сна, несмотря на вопли богобоязненного монаха. Затем спустил ноги на пол и сел на кровати.
- Ты кто такой, святой брат, и что делаешь в моей комнате? – спросил он, широко зевая.
- Брат Ницетас, подлинный цистерцианец, не то что ты, нечестивец и прелюбодей!
- Чего? – протянула опешившая Лиз. – Это кто тут еще прелюбодей?
- Это кто тут еще прелюбодей? – эхом отозвался Паулюс и медленно почесал затылок. – А вот ты, брат Ницетас, самый обыкновенный жулик. Спер мою праздничную сутану и думаешь, тебе простится только потому, что ты подлинный цистерцианец?
- Что? – в свою очередь опешил монах. – Что я, греховодник ты этакий, сделал? Сутану твою я одолжил всего лишь и привез, как только прослышал, что ты вернулся из Святой земли! И что видят мои глаза! Любимец брата Ансельма, этого божьего человека, ты взял в свое ложе, подле которого дозволено в молитве перебирать четки, эту блудницу да обзавелся бастардом!
- Va te faire foutre, fils de pute! – вставила свое веское слово Лиз. – Я привидение!
- Она привидение, - Паулюс снова повторил вслед за Лиз. – И ребенка не оскорбляй!
Словно уразумев, что говорят именно о нем, юный маркиз недовольно хрюкнул и скривил личико, приготовившись разрыдаться. Лиз тут же пощекотала ему животик и младенец передумал.
- Принес сутану? Отдай и вали, - коротко деловито добавила она, не глядя на Ницетаса.
Тот многозначительно икнул. И, произнеся в мыслях короткую молитву о спасении заблудших душ, вновь обратился к брату Паулюсу:
- Так а Рождественское богослужение кто править будет, Паулюс Бабенбергский?
24 декабря 2015 года, Париж
Рождественский рынок в Ля Дефанс пестрил фонариками, игрушками и елочной мишурой. И это так не сочеталось с серым, будто замершим в ожидании бури, небом. Морозный воздух тоже казался замершим. И люди вокруг, спешащие и суетящиеся, почему-то представлялись Мари похожими на плавающих в аквариуме рыб. Они медленно передвигались, открывали рты, выпучивали глаза и чему-то отвратительно радовались, стайками торопясь к тому месту, где, видимо, добрый хозяин всыпал в аквариум корм.