______________
* "Свобода, Братство, Равенство" (франц.).
- Вы, верно, не объявили, что у вас есть папиросы? - заметил я, сдерживая улыбку.
- Положим, не объявил. Так что за беда, если у путешественника папиросы... не курить же здешнюю дрянь! Кажется, можно понять, что я их везу не для продажи... Ну, я и рассовал две тысячи папирос, знаете ли, в белье и в рукава пальто... С какой стати я буду еще этим прохвостам за свои же папиросы платить пошлину, - и без того с нас, иностранцев, везде дерут... Думаю: дам таможенному французу, как давал немцу в Эйдкунене{157}, франк и прав! Хорошо. Приезжаем в Париж... Идем к осмотру... Подходит к нам плюгавый какой-то французишка и спрашивает: "нет ли чего?" Я по-французски не очень-то боек, так Наденька любезно так говорит, что ничего нет, объясняет, что мы русские и что я Conseillier d'Etat* в отставке... Француз улыбается... А я тем временем показываю ему два франка - отпусти, мол, с богом! А он, шельма, машет с улыбкой головой и велит открыть сундуки... Стал шарить... Вытащил одну коробку, другую, третью, четвертую... Скандал! Да еще, подлец, иронизирует: "Как же вы говорили, что ничего нет? У вас, говорит, целое bureau de tabac!**". Ну хорошо, жри деньги! А то водили нас по разным мытарствам, записывали в десять книг, пока не отпустили, продержавши целые полчаса. Нечего сказать, порядки! - с торжествующей иронией заключил Аркадий Николаевич, желавший, по обычаю многих россиян, надуть таможню.
______________
* Государственный советник (франц.).
** табачная лавка! (франц.).
Я, разумеется, не стал объяснять ему всей наивности этих специально русских жалоб и дипломатически молчал, не без интереса ожидая, как еще Аркадий Николаевич будет бранить европейские порядки. Поначалу, характер его брани обещал быть любопытным.
- Или, например, здешние извозчики... Я ему заплати по таксе да еще, кроме того, обязан давать на водку... Так и в гидах сказано. А если не дашь, он тебя обругает... Это, видите ли, цивилизация!.. Да тут везде обман, наглый обман... Слава богу, мы до такой цивилизации не дошли... У нас, у русских, еще совесть есть. Вчера, например, идем мы с Наденькой по Севастопольскому бульвару, видим вывеска: Cafe-Concert, entree libre...* Думаю: зайдем, взглянем. Входим, садимся, а уж гарсон подлетает: "Что, говорит, угодно?" - "А ничего не угодно!" - "Так, говорит, monsieur et madame**, нельзя!" Это, видите ли, entree libre... Да ты лучше за вход бери, а не обманывай... А европейское скаредство!.. В Австрии, например, считают, сколько ты булочек съел... Просто мерзость!
______________
* вход бесплатный (франц.).
** господин и дама (франц.).
- А в Берлине с нас взяли по 50 пфеннигов за то, что мы за обедом в гостинице вина не пили! - пожаловалась Надежда Павловна. - Конечно, не в 50 пфеннигах дело (хотя для экономной Наденьки именно в них-то и было дело), а в наглом обирательстве...
- А хваленая французская вежливость, про которую протрубили на весь мир! - заговорил снова Аркадий Николаевич. - Едем мы вчера утром в конке. Я, признаться, несколько свободно уселся - у них такие крошечные места! Так кондуктор-каналья, вместо того, чтобы подойти и вежливо попросить, крикнул на весь вагон, чтобы я дал другим место, да еще, обращаясь к кому-то, прошелся на мой счет и назвал меня "grov monsieur"*. Скотина этакая! А на железной дороге тоже! Один француз вошел в вагон первого класса, приложился к шляпе, без церемонии снял мои вещи, положил их на сетку и уселся на свободное место, да еще ехидно объясняет, что места в вагоне не для вещей, а для сиденья, точно я этого и без него не понимаю! Нечего сказать, любезность! Вот, спросите Наденьку, какая у них и любезность-то пакостная, как с ней приказчики в магазинах говорили!
______________
* "важный господин" (франц.).
- Не стоит об этом рассказывать! - заметила Надежда Павловна с видом оскорбленной скромности.
- Нет, ты расскажи, Наденька, какие двусмысленные комплименты отпускали тебе эти бесстыдники в Лувре.
Признаться, я удивился, ибо никогда не слыхал подобных нареканий на французских приказчиков, и еще в таких магазинах, как Лувр; да, по совести говоря, никак не мог даже и предположить, чтобы у них явилось особенное желание говорить Надежде Павловне, несмотря на ее моложавость, комплименты, да еще "двусмысленные".
- Что же они говорили вам? - спросил я Орешникову.
- По-видимому, как будто ничего особенного... Обыкновенная приказчичья любезность... французская манера говорить комплименты, но они при этом смотрели так нагло в глаза, улыбались так двусмысленно, что я, кажется, уже не молодая женщина, а краснела, как девочка... Может быть, француженкам это и нравится, а порядочные русские женщины к этому не привыкли! - с чувством благородного негодования сказала Надежда Павловна и прибавила тоном горделивого превосходства: - Мы ведь не француженки, слава богу!
Я опять промолчал. Надежда Павловна так уверенно говорила, что возражать было и напрасно, и нелюбезно. Мало ли есть дам - и преимущественно не из особенно красивых - умеющих в самых обыкновенных взглядах видеть покушение на роман.
- А едят-то как! - заговорил Аркадий Николаевич, - одна слава, что подают много кушаний, а их обед не стоит наших двух блюд. У нас встал из-за стола - и вполне доволен, даже пуговицу штанов хочется расстегнуть, а здесь? Отобедал и хоть снова садись за стол! Супы - вода... Мясо - не знаешь сам, какое... может быть, и настоящее, а может быть, ты собаку или кошку ешь... Еще бы! Мясо-то у них полтора франка фунт... и приходится изворачиваться.
- А эти неприличные сцены на улицах?.. Эти бесстыдные продажные женщины на бульварах... Их костюмы!? - вставила Надежда Павловна.
- Открытый разврат! - подтвердил и Орешников.
- И хоть бы красивые! Говорили: француженки привлекательны... Быть может, мужчины и находят в них привлекательность, но я не нахожу... Я и хорошеньких здесь почти не видала...
- А квартиры здешние?.. Комнаты крошечные... Темнота... Зимой холод... Какой-то "Chouberski"{160}, вместо нашей православной печки... А эти ночные крики на улицах!..
- Какие крики? - спросил я.
- Да как же! Горланят себе ночью марсельезу или другое что-нибудь, и горя мало... Идет компания и орет... Или студентов орава с гамом, криком на днях неслась по улице... У нас давно бы в участок взяли за беспорядок, а здесь ори себе, ходи скопом, сделай одолжение! Мешай спать добрым людям, мешай прохожим... Это называется свободой... Благодарю покорно!
Я слушал Орешникова, слушал, с каким развязным апломбом он обобщал свои пятидневные наблюдения и критиковал то, о чем имел смутные понятия, и невольно припомнил те времена, когда он с такою же развязностью восхищался французами, стремился "поцеловать камни Парижа", открывал перед барышнями широкие горизонты будущего или энергично требовал Царьграда и проливов.
И, глядя на это добродушное, пышущее здоровьем лицо, я задал себе вопрос: "Что будет повторять этот типичный представитель "улицы" еще лет через пять?"
А Аркадий Николаевич между тем спешил сообщить свои впечатления и продолжал:
- А газеты здешние каковы! Так-таки и называют своих министров мошенниками и без церемонии изображают их в невозможных карикатурах. Самого президента Карно{161} честят чуть ли не идиотом... И все это они называют свободой прессы... Да скажите на милость, как после этого власть может иметь необходимый престиж?.. Оттого-то они и не уважают правительства и меняют министров, как перчатки... Да что и говорить... Просто прогнившая нация...