Несмотря на сочельник, начались торжества в честь мещанина Березкина.
Сделал для него смотр пожарным командам.
Проезжали по частям. Сначала шагом, потом во весь карьер. В заключение проходили церемониальным маршем, как после пожара.
Брандмейстер на фланге. Фланг впереди. Вестовой замыкающим.
Мещанин потребовал водки и тут же на площади пил за здоровье команды из пожарной каски.
Положительно в нем есть что-то богатырское!
И вдруг полицеймейстер, возвратись, мне говорит:
– А все-таки, не мешайло б из него удостоферений на лишность потребовайт.
Только посмотрел на него.
– У вас, Карл Карлович, в городе бомбы, как вареники, в каждом доме делают. Вы бы за этим лучше следили.
Он тебе покажет «удостоферений на лишность»!
6-го января
Так и случилось.
Сегодня мещанин Березкин поставил мне на вид, что у меня полицеймейстер лютеранского вероисповедания.
Действительно, не доглядел.
Ежели, – говорит, – об этом Дубровин узнает, он, брат, лютеранства не потерпит.
Предложил полицеймейстеру изменить веру.
Послал даже за соборным протоиереем.
Вообразите, в амбицию вломился:
– Всякий каждый фон-дер-Шнель-Клопс был, – говорит, – лютеран и умирал лютеран. Я, – говорит, – Лютер на всякий мещанин не меняй.
Скажите, как за Лютера держится!
Приказал полицеймейстера отставить.
Без прошения.
7-го января
Торжества в честь мещанина Березкина продолжаются.
Сегодня вечером был в театре.
Давали «Марию Стюарт».
В последнем акте Емельян приказал:
– Не сметь казнить Марию Стюарт. Пущай живет.
Поднялся в ложе и кричал:
– Она королева! Я люблю королев!
Потом приказал, чтобы Мария Стюарт на радостях русскую плясала.
– Я, – говорит, – тебе жизнь пощадил. Веселись. Мария Стюарт плясала вприсядку.
Дежурные полицейские кричали – ура!
Хотел послать почему-то телеграмму королеве Вильгельмине. Но я кое-как отговорил.
8-го января
Емельян – трудный человек. Во-первых, говорит мне «ты».
– «Вы», – говорит, – слово немецкое. А тебе, – говорит, – по-русскому буду! Ты.
Оно, действительно, больше по-русски. Но все-таки я губернатор. И губернатор – слово нерусское. Просил его, чтобы хоть звал меня:
– Ты, воевода.
Слава богу, согласился.
Сам обращаюсь к нему:
– Уж ты гой еси!
Все-таки не так фамильярно.
Сегодня у меня был в честь Емельяна большой обед, а вечером бал.
Были тосты.
Емельян, как он говорит:
– Себя не выдал!
Особенно, когда какой-то оратор в пылу красноречия упомянул:
– Заложим жен и детей…
– Верно! Сию минуту! Воевода! Бери жену в охапку, понесем ее к жиду! Заложим, а деньги пропьем!
Жена была в обмороке.
Но Емельян кричал:
– Ничего, что в обмороке! Тащить способнее!
И стащил со стола скатерть, чтобы завязать жену в узел и нести.
Уложил Емельяна в нашей спальне, чтобы отдохнул.
На балу тоже вышел инцидент.
Все шло как следует.
Как вдруг в середине котильона Емельян воодушевился, прибежал из буфета на середину зала и скомандовал:
– Ноги вверх…
– Это, – говорит, – революционеры кричат «руки вверх», а по-нашему – «ноги».
Произошло смятение.
Старался объяснить истинно русской шуткой.
Однако барышень увезли с бала в обмороке.
Досадно. Но сами виноваты. Зачем барышень на бал возить!
9-го января
Емельян – подозрительный человек.
Сегодня, встретивши на площади соборного псаломщика, заподозрил его в принадлежности к магометанству.
Заставил его тут же всенародно читать молитвы и, стоя в снегу, бить поклоны.
Потом отпустил. Было много народу.
10-го января
Это уж бог знает, что такое!
Положим, он член «Союза русских людей». Но все-таки.
Емельян сегодня отправился в часть, приказал поднять шары, звонить в звонок, и с пожарными, сам на трубе, поскакал в женскую гимназию.
Командовал:
– Качай!
Приказывал качать проходящим.
Подставлял к окнам лестницы, кричал:
– Ломай переплеты! Двери! Потолки!
И поливал выбегающих гимназисток водой.
Многие обледенели.
Чтобы выйти из неловкого положения, должен был телеграфировать в Петербург:
«В женской гимназии вспыхнули волнения, грозившие государству. Удалось погасить, не прибегая к помощи воинских частей».
Ах, Емельян!
11-го января
Сегодня Емельян меня осматривал.
На предмет принадлежности к иудейству.
– Ты, – говорит, – мне подозрителен, кто тебя знает!
Велел раздеваться.