— Никто не говорит, что вы все придумали, профессор, — мягко проговорил он.
Не солоно хлебавши, мы и разошлись по своим спальням
Положение в Хогвартсе начинало напоминать военное, причем ученики не совсем понимали, зачем учителя водят их чуть ли не за ручку от класса до класса и все перемены настрого запрещают находиться вне учебной аудитории, библиотеки или гостиной.
Был введен строжайший комендантский час. К семи вечера все занятия, отработки, кружки по интересам, тренировки прекращались. Профессорам Минерва дала добро на самые строгие наказания для тех, кто слоняется по школе без дела даже в дневное время, а уж если студент рискнет выйти ночью — расстрел на месте!
Профессор Стебль и профессор Флитвик вели дополнительные занятия для младшекурсников, чтобы они были заняты, и у них не возникало мысли мотаться без дела по школе. Они занимали первокурсников чем угодно. Однажды я вошел в учительскую ранним утром, и увидел Филиуса всерьез обсуждающего с Помоной кружок магического оригами.
Я, профессор Трелони, Поттер и мадам Трюк постоянно дежурили по ночам, отчего количество моего свободного времени сократилось донельзя. Я с трудом успевал поспать и принять душ в перерывах между занятиями, дежурствами и курсированиями по коридорам со слизеринцами. Конборн заверил нас горячим обещанием, что по приезду из Лондона, тоже присоединится к опеке Хогвартса от неизвестного чудовища — Министр вызвал его на несколько дней. Кроме того, вакансия профессора трансфигурации была до сих пор открыта, и будущий коллега тоже непременно вольется в наш ритм.
Сентябрь и половина октября пролетели как один миг. Я просто однажды проснулся с утра семнадцатого числа десятого месяца, и долго не мог понять, как такое случилось, куда делось столько времени?
Этот день обещал быть особенным. Сегодня в жизнь претворялась новая идея Поттера.
Мальчишка давно говорил о том, что неплохо было бы обменяться опытом и дать открытые уроки для других преподавателей. Будто нам и без того было мало работы. Я высказал свое безразличие к этой затее, однако Минерва согласилась и даже составила график, кто, к кому и в какое время пойдет с визитом.
Сегодня я встал затемно. Хоть в моих комнатах и нет окна, я знал, что светило еще не встало из-за пылающей алым черты. Длинная тень тянулась за мной в противоположный от зажженного камина конец комнаты. В моих комнатах круглый год холодно, сказывается соседство стен с озером и земными глубинами, что никогда не знали тепла и солнца.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале ванной — черные волосы прилизаны и влажнятся после душа, кончиками достают до плеч, нос горбинкой, впалые щеки, худые, как и весь я, не блещут красками. И откуда взяться румянцу, если почти все время я провожу в замке? Глаза… да, как черные дыры на бледном овале лица, но именно в них еще теплится нечто похожее на жизнь.
Я неспешно вытерся большим черным полотенцем и вдел стопы в тапочки. Увидев сей предмет гардероба однажды, Дамблдор, который зашел ко мне на чай, долго держался и тужился, скрывая смех, а потом все-таки сдержанно проговорил:
— Занятный выбор обуви, Северус…
Тапочки были серые с большими мохнатыми помпонами наверху, выстланные коротким мехом изнутри, прилегающим к ноге приятным теплом, а сверху расшитые незамысловатым узором из серебряной нити.
Воспоминание о Дамблдоре привычно ударило тупой болью под дых. Хоть он и был старым манипулятором, а все равно единственным человеком, которому было до меня дело.
Я вышел из ванной, бросив на сушилку полотенце, и начал одеваться. Белая рубашка с крупными манжетами, скрывающие кисти рук, и высоким воротником-стойкой, брюки, черный сюртук с множеством пуговиц, мантия, чуть касающаяся пола краем нижней оторочки. Видны белые полосочки манжет и воротника, выглядывающие из-под черной ткани — ровно полдюйма.
Это мои доспехи. Облачаясь в множество слоев своих одежд, я словно прятал в складках необъятной мантии собственную душу вместе с воспоминаниями, сожалениями, ошибками, прошлым.
Я встряхнул головой, и волосы лоснящейся волной блеснули в бронзе от огня. У меня красивые волосы, даром, что уже к полудню повиснут сосульками. Попробовали бы столько находиться среди испарений от тридцати котлов, все что угодно повиснет, не только волосы…
Усмехнулся себе в зеркале. Я сегодня настроен миролюбиво.
Я вышел из комнат, плотно притворив дверь, и через плечо, не глядя, бросил заклинание. Мой персональный пароль и жалящие чары. Студенты лишний раз подумают, прежде чем снова на спор лезть в мой дом. Было такое однажды. Давным-давно. Тогда и испортились отношения с Минервой. Она искренне недоумевала, за что её «львы» попали в больничное крыло с перекошенными лицами, стонущие от боли. Ничего. «Пчелиный сглаз» еще никого не убивал.
Мои личные комнаты смежные с кабинетом зельеварения, поэтому вышел я в длинную и просторную аудиторию.
Меня встретил идеальный порядок. Вчерашняя отработка для третьего курса Когтеврана дала свои плоды. Котлы начищены так, что в них можно глядеться.
Первый сдвоенный урок у Поттера — гриффиндорцы и мои слизеринцы. Второй курс. Макнот, Уилкинс, Бишеп — самые оторвы, и мне любопытно, как Поттер справляется с ними, какие методы использует?
Мне в последнее время слишком любопытно, что делает Поттер. Из головы у меня не выходили мысли о том, как мальчишке удалось сначала убить Темного Лорда, потом победить меня на дуэли, а затем вернуться в школу таким сильным, возмужавшим, нашедшим в себе силы дышать полной грудью, радоваться и источать столько света для других.
Право, возле него можно было греться, как у костра. Поттер обладал необычайной силой вселять во всех вокруг уверенность и позитив. Не замечал за ним раньше. Мальчишка вырос, хоть про себя я до сих пор называю его мальчишкой. И вырос в великолепного волшебника, сильную личность с добрым сердцем. Дурак тот, кто этого не признает.
«Каким образом война не прокралась в его душу и не пустила в ней корни, отравив все его нутро, как это случилось со мной? — думал я завистливо и изумленно. — Почему я нашел в себе силы отвернуться от темной стороны только тогда, когда было уже слишком поздно. Все, что было во мне хорошего умерло вместе с Лили. А теперь я даже не помню, какой она была…»
Постепенно светлый образ Лили Эванс стал блекнуть в моей памяти, как старая фотокарточка, и я уже не был уверен, любил ли я её, или саму мысль о любви. Слишком юны мы были, слишком впечатлительны…
Сейчас, когда я миновал полутемные коридоры подземелий и выходил на соединяющий один корпус Хогвартса с другим каменный мост, мне впервые пришла в голову мысль о том, что душа моя наконец отпустила Лили. Я словно птенец под крылом матери все эти годы жил, оберегаемый трепетным чувством к ней, любовь эта служила мне утешением и защитой от всех невзгод и от себя самого. Однако, теперь я стал выше и сильнее, и защита мне более не нужна.
Я отпустил её к звездам.
Вслед за этим осознанием пришло острое чувство потери, но вместе с тем я понимал, что так правильно. Я облокотился руками о невысокий ограждающий бортик моста и обратил свой взгляд в расцвеченное едва народившимся солнцем небо. Вдохнул холодный осенний воздух всей грудью, и ветер бросил несколько порывов мне в лицо, откинул черные волосы со лба, швырнул назад широкую мантию, моментально продувая холодом. Но я принял озноб как очищение.
Всю мою жизнь я пребывал в каком-то полусне, а теперь словно очнулся, и мне так хочется жить! Черт возьми, мне только сорок лет. Что эти года для волшебника?
Я закрыл глаза, ощущая небывалый подъем в моем сердце. Впервые мне захотелось взлететь, сделать что-то сумасшедшее и смешное.
Из закромов памяти внезапно выплыла добрая улыбка Дамблдора, озорная и заразительная, и то рождество, давно прошедшее, когда он протягивал мне фиолетовую шляпу из хлопушки. Сейчас я бы её взял и надел. Жаль, что протянуть уже некому…