А кардинал Мазарини за неполные два года, что д’Артаньян состоял у него на службе, успел неплохо изучить его характер. Именно поэтому он и решил поручить столь деликатную и, скажем прямо, небезопасную миссию этому хитроумному гасконцу, а не кому-нибудь из его более искусных дипломатов. К тому же — это было хорошо известно — д’Артаньян являлся прекрасным воином, что неоднократно доказывал в бою, а во время своей предстоящей миссии ему, вероятно, придется прибегать к шпаге не реже, а, возможно, даже чаще, чем к языку дипломатии.
— Вы отправитесь к Хмельницкому и будете убеждать его не идти на союз со Швецией ни при каких обстоятельствах.
Мазарини взял со стола лист бумаги, схватил перо, потянулся рукой к чернильнице.
— Вы передадите ему письмо…, — кардинал начал было писать, но он явно колебался.
Мазарини отложил в сторону бумагу и встал из-за стола.
— Пожалуй, нет, это слишком рискованно. Вы передадите мои предложения Хмельницкому на словах. Поэтому, дорогой д’Артаньян, внимательно слушайте и хорошенько все запоминайте.
Итальянец продолжал ходить взад-вперед по кабинету.
— Убеждайте его пойти на мировую с Польшей, тем более король, насколько я знаю, благоволит к нему. Советуйте заручиться поддержкой Московского царя, Молдавского господаря, правителя Бранденбургского, наконец! Но, черт возьми, никакой Швеции, слышите!?
Кардинал не на шутку возбудился. Давал о себе знать южный темперамент, который был знаком и самому д’Артаньяну.
— Нажимайте на то, что шведам верить нельзя, что они коварны и обязательно обманут. Напомните об их постоянных войнах с Польшей, что шведский король не удовлетворится лишь собственно польскими землями и захочет распространить свою власть и на Украину тоже. От моря до моря.
Д’Артаньян внимательно слушал кардинала, воздерживаясь теперь от каких-либо комментариев.
— И, разумеется, — Мазарини, казалось, полностью овладел собой, — обещайте без стеснения всестороннюю помощь от меня, меня лично и Франции. Мое имя ему небезызвестно, — несколько надменно добавил он.
Итальянец вплотную подошел к гасконцу и положил обе руки ему на плечи. Они были примерно одного роста. Однако Мазарини был лет на десять старше и на столько же ливров тяжелее.
— Теперь вы знаете все. Поезжайте же немедля, — сказал он, резко повернувшись к стене, давая понять, что аудиенция закончена.
— Поезжайте! Это легче сказать, чем сделать, — несколько развязно ответил д’Артаньян.
— Не понимаю вас, месье, — в голосе кардинала послышался холодок. Он неторопливо повернулся лицом к офицеру.
— Но чтобы ехать, нужны деньги, а их у меня нет, — завел уже известную им обоим песню гасконец.
— А! — подхватил Мазарини, — вы говорите, у вас нет денег?
— Да, Монсеньор, у меня их совсем нет.
— Нет денег, — Мазарини вздохнул. — Нет денег. — Он подошел к столу, выдвинул ящик и вынул из него кошелек. Кардинал несколько мгновений задумчиво смотрел на него, как будто сомневаясь в правильности своих действий.
— Я дам вам тысячу экю. Что скажете? — наконец сказал он.
«Скряга!» — сказал про себя д’Артаньян. — Думаю, этого вполне хватит, — произнес он вслух.
— В таком случае — в путь! — нетерпеливо воскликнул Мазарини.
Ничто в жизни его не огорчало так, как необходимость расставаться с деньгами. Даже если это были необходимые траты и, к тому же, не столь уж значительные суммы.
— Слушаюсь, Монсеньор, — сказал д’Артаньян, пряча кошелек в карман.
— Ступайте же!
Гасконец поклонился и вышел из кабинета. Итальянец, в свою очередь, почувствовав, наконец, нахлынувшую усталость, с чувством удовлетворения от выполненной важной работы погрузился в кресло и закрыл глаза.
Через минуту он открыл их и позвонил в звонок. Снова вошел камердинер. Мазарини отдал ему приказание готовиться ко сну. Он встал, вышел из кабинета, лично закрыв его на несколько замков, и отправился в сопровождении камердинера в спальню.
Глава вторая. Д’Артаньян в тридцать пять лет
Шарль д’Артаньян покинул роту королевских мушкетеров почти восемь лет назад, после чего служил в нескольких гвардейских полках младшим офицером. Однако он до сих пор чувствовал себя мушкетером.
«На мне нет одежды мушкетера, но душой я мушкетер. Сердце мое — сердце мушкетера», — любил он повторять, когда встречался со своими бывшими сослуживцами.