Пролог. Возвращение тьмы
Бывает ли покой неприветливым? Может ли нега быть злой? Он знал: может. Покачиваясь в черноте безмолвия, Илиодор снова и снова окунался в водоворот памяти. Вдыхал глубоко, с головой в омут падал — и захлёбывался, отфыркивался, кашлял, с хрипом возвращаясь в бесконечно вечную тьму. Спал ли он? Бодрствовал? — Илиодор не ощущал разницы. Не довелось ему в недолгой жизни хотя бы раз отдаться власти ни с чем не сравнимого забытья. Такие, как он, во сне не нуждались вовсе: жили, дышали, влюблялись, искали борьбы и благ, но бодрствовали всегда. Для того ли, чтобы в смерти своей состояние это познать сполна?
А Илиодор ни на миг не сомневался в собственной смерти. Он даже помнил, как умер, до самой мелкой, незначительной детали. Забавно… Он всегда воспринимал себя незыблемым, вечным. Отчего смел полагать так — не ясно. Но лежит вот теперь. Вернее даже сказать — покоится. Да, слово это подходит как нельзя кстати, ведь Илиодору ничего, в сущности, не оставили: ни дыхания, ни сердца, ни рук и ног. Только мысли. Вялотекущие, размеренно однообразные. Да память ещё. Но окунаться в неё так мучительно ярко, пронзительно так, что изо всех оставшихся сил Илиодор хватался за нити холодной, бездушно спокойной тьмы.
Вот она, его вечность. Верно, выстраданная, заслуженная, дарованная кем-то свыше безжалостно неотвратимой пыткой на грани сущего и почившего, у самого края меж зыбкими «есть» и «нет».
Но безвременье вдруг раскололось кувшином, небрежно оброненным наземь, — ясный перезвон разлетевшихся в стороны черепков всполохами расчертил бесконечную тьму. Первый звук в этом страшном «ничто», первый всплеск, первый лучик надежды… первое чувство — тепло ли? Касание?
Илиодор трепетал в предвкушении, дрожал, объятый золотисто-счастливыми нитями, окутанный, спеленатый, обласканный, как дитя, и воедино властным призывом собранный, разбуженный, спасённый. Впервые — спасённый, перерождённый, вернувшийся, чтобы снова, как прежде, жить.
***
Что за безумие владело ею? Что за наваждение? Чужая ли воля, принуждение ли, рок? Коллисто не знала, да и не хотела, не желала того знать. Коллисто лишь бежала изо всех сил. Бежала, прижимая к груди ореховый мамин ларец. Неуважение к мёртвому — прах поспешно, небрежно так собирать, но для Коллисто он не был мёртв. Он жив! Всё ещё жив и жить будет — уж она-то сделает для этого всё, что на грани и даже за гранью сил. Сколько лет Коллисто целителем одарённым была? Сколько лет врачевала раны и души? Чудо дарила всем, а себе что? Самой себе хоть раз, хоть разочек бы, хоть малую толику… Нет. Не малого вовсе сейчас желает. Оттого и бежит от поселения дальше, от тех, кто заметит, от тех, кто осудит, кто запретит…
Коварные корни беспорядочно путались в ногах, и в какой-то момент хлипкая сандалия не сумела вырваться из западни. Вскрикнув, Коллисто лицом вперёд опрокинулась, но для защиты не попыталась выбросить рук. Ореховый ларчик всего важней. Не он, вернее, а то, что светлым деревом скрыто.
Прежде чем вставать, проверить — ни крупицы ли не утратила, всё ли сохранить смогла?
Серый безликий тлен слабо мерцал крупинками в карминовом свете вечерней зари. Серый на первый взгляд, а если присмотришься, всё в нём: не по-мужски пухлые губы, сильные руки, такой же, как у неё, Коллисто, внимательный взгляд… Но смотреть до безумия было страшно. Взглянёшь — и изнутри горящей, как тысячи звёзд, волной поднимается неудержимая сила. Коллисто её всегда лишь едва касалась, только тонкие ниточки вытаскивала, чтобы страждущих от недугов спасти. А что, если всю разом выплеснуть? Такое наставники запрещали. Да и к чему, говорили, поучали: довольствуйся малостью.
А потом случилось непоправимое. Коллисто всегда до безумия боялась этого, просыпалась, в кошмарах крича, и долго-долго места не находила на влажных от пота простынях. Но то были лишь сны. Сейчас — реальность. А она пострашнее любого видения будет. В реальности этой маленький лесной городок Майрон, весь мир Коллисто, тихая гавань её и единственный добрый друг, содрогнулся, закричал стоголосо от боли, прогибаясь под натиском ополчившихся соседей, и выбросил отчаянно защитников своих, не доверяя более утратившим надёжность энергетическим щитам. Одним из защитников был отец Коллисто — улыбчивый, добрый и мудрый вампир в расцвете сил. Такой же рыжий, такой же отчаянный, как дочь. Такой горячо любимый, такой важный и нужный папа.
Коллисто сжимала его запястье так долго, как только могла, и горячие, как у всех полувампиров, руки её влажно скользили по мраморно-белой прохладной коже. Она будто чувствовала что-то. А отец — нет. Оттого ли фатально ошибся в борьбе?