Глаза распахнув, звёзд не увидел. Только лицо, до боли родное лицо: маленький носик, серые глаза, рыжие кудри…
— Коллисто! Будь ты проклята сотни раз!
Она не поняла. Она не знала. Растерянная, правой рукой обнимала ореховый ларец матери, а левой устало оперлась о колени.
— Ты снова со мной. Я смогла, я сделала. Мы вернёмся, — и Майрон возрадуется. Всё будет, как прежде…
— Дура! — отчаянно выдохнул Илиодор. Незримо, тихо внутри него умирал тот человек, что был когда-то нежно любящим отцом Коллисто. Вампир, самоотверженно защищавший город, дававший уроки рукопашного боя и никогда не имевший рабов, задыхался под гнётом тёмного, ледяного небытия, смертельным ядом сочащегося в душу.
— Ты обрекла меня на долгие муки. Я буду ненавидеть и убивать, ломать и калечить. Ещё минута, ещё вздох! Боги пресветлые, я должен был уничтожить тебя собственными руками, когда ты открыла свой чёртов дар! — Непроглядная тьма застлала сердце, душу и взор. Илиодор кричал, брызжа злобой, а Коллисто растерянно отползала к воде, не находя в себе сил для того, чтобы подняться, и для того, чтобы осознать. Она снова видела перед собой живого отца, слышала его голос, но не узнавала! Не узнавала ничуть.
— Да что с тобой?.. Что с тобой, папа?.. — одними губами шептала, глядя, как алчно, вязко разрастаются чёрные зрачки, с жадностью поглощая светлую радужку. И, прежде чем последний её отблеск исчез, нечто до боли близкое промелькнуло в глазах Илиодора. Нечто настоящее вместе с надрывным криком:
— Беги, дочка! Беги! Расскажи в городе правду! Пускай найдут и освободят меня! Пускай…
Казалось, сама ночь, уступая дорогу рассвету, убежище нашла в заледеневших, пустых глазах.
Коллисто не успела подняться, даже взлететь не смогла. Откидываясь на спину, с ясностью лишь осознала ошибку и тяжкий груз вины, искупить которую невозможно. Отец остался там, за гранью небытия, ушёл навсегда, умер, а она, она, глупая, привела в мир монстра с родным лицом.
В одном лишь счастье: Коллисто не придётся жить с этим. Она умрёт прямо здесь и сейчас. Быть может, там, в мире теней и света, ей встретится настоящий папа? Быть может, кто-то сможет исправить её ошибку, замолить единственный, ставший смертельным грех?
Когда хрупкое девичье тело конвульсивно вздрогнуло в последний раз, Илиодор одним мысленным усилием взмыл в быстро светлеющее небо. Ему требовалось найти укрытие и чем скорее, тем лучше. Возвращаясь в мир живых хладными, вампиры, увы, зачастую теряли свои дары, а Илиодору не хотелось мучительно погибнуть, оказавшись пленённым невыносимым дневным светилом.
Жалел ли он о том, что совершил? Нет. Детям небытия не присущи ни жалость, ни сострадание. Зато в памяти их всегда остаётся страх. Страх перед теми, кто сможет отнять жизнь, какой бы ужасающе новой она ни казалась. Илиодор помнил слова слабака, что бился в нём первые минуты после возвращения, и понимал: если Коллисто вернётся в город, его, вероятно, отыщут. Этого хладный никак допустить не мог.
Первые дни ему пришлось быть осторожным. Ночью Илиодор выходил на охоту. Каждый человек пах особенно, и сила внутри всех разнилась: кто-то влёк сильнее, казался слаще, тогда как некоторые ровным счётом никакой ценности не представляли. Выпивая всё до последней капли, Илиодор отнимал силу и саму жизнь. Яркая золотистая энергия бушевала в нём, согревала, растворялась в теле… Ради одного лишь этого ощущения стоило топтать планету тысячу лет. Скрываться днём в пещерах, под кронами деревьев и в старых зданиях, размышляя, вспоминая, смакуя прошлое, а в безопасные часы — убивать. Столько, сколько сможет. Чью-то кровь вкушать, кем-то забавляться, красть девушек, чтобы отнять у них всё, природой данное, и сполна насладиться их нежной невинной мягкостью, прежде чем уничтожить. Каждую особенно, по-своему. Разве не удовольствие? Разве не благо? Быть могущественным, неуловимым, управлять одним лишь собою. Разве не в этом весь смысл бытия?
Время принесло уверенность, привычки сформировало, даря покой. Илиодор научился сливаться с толпами, охотиться незаметно, бороться с солнцем и окончательно приручил свою силу. Были дни сумрачные, серо-стальные. В такие он, не боясь ничего, по миру бродил бесцельно: чему-то учился, что-то запоминал, иногда холодно, отстранённо величественными постройками любовался. Ему вообще нравились здания. И в прошлой жизни, и в этой — белокаменные колонны, высокие арки окон, ступени, отшлифованные временем и сотнями ног… Эмоции — обновлённые, совершенные, незамутненно чистые — пришли позже. Когда-то Илиодор полагал, что бесчувственным, мёртвым стал. Илиодор ошибался. Ощущая запах цветов, он вдыхал глубже; видя прекрасную девушку, радовался, восторгался, желая. Он жил, как все. Жил выше других. И лишь в себе находил совершенство.