Прохладный ветер нёс с собой влажность речной глади, сладковато-медовый аромат больших жёлтых цветов, чьи яркие головки красовались над кромкой спокойной воды, и, конечно же, смрад человеческий: горечь пота, металл крови, жасмин, смешавшийся с ванилью, жиром и запахом розовых лепестков… всё это кружило голову. Откинув её и закрыв глаза, Илиодор стоял на улочке настолько узкой, что, казалось, тёмный диплах* его касается шершавых стен, шурша неприятно, резко. В таких местах особенно легко почувствовать себя загнанным зверем. Одна стрела — и тело твоё качнётся, оседая на светлый песок. Одна стрела. Но страшны ли хладному стрелы?
Первую он выхватил прямо из воздуха. На две части переломил, бросая под ноги, усмехнулся. С местом не прогадал. Кто-то снова решил играть. А каждый выживает, как может.
И второе древко под пальцами хрустнуло, примчавшись с другой стороны. Стреляли, нужно сказать, отменно — из прекрасного лука, с завидной меткостью. Отличные воины пропадают, грабежом промышляя во тьме. Оружие раздобыть сумели, сплотились, работать смогли чётко, как отлаженный механизм… В одном лишь ошиблись. В выборе жертвы, став не охотниками, но добычей с первой из стрел.
Последнему самодельному наконечнику Илиодор позволил вонзиться в грудь. Тати, кем бы ни были, молодцы — знали: не на зверя охотятся; и оружие соответственно подготовили, сделав наконечники горизонтальными: такой легко между рёбер пройдёт к самому сердцу. Верный, верный выбор. Одно попадание — и жертва мертва, если только линоторакс* не защитил тело. Но доспех такой — привилегия воинов и знати. Вряд ли подобное найдёшь у простых горожан.
Илиодор расслабленно упал на спину, с удовлетворением прислушиваясь к возбуждённому биению молодых сердец, слившемуся с топотом босых пяток. Голодранцы, а всё туда же — воровать. Одно из двух: или бедняки, или рабы беглые. Незавидное положение, как ни крути. Что же, ещё немного — и мучения их закончатся.
— Мёртв? — Сладковатая кровь, кислый пот, звенящий голос — девушка, но руки грубые, знавшие тяжкий труд. Маленькие горячие ладошки, покрытые мозолями и узором сочащихся трещин. Эти самые ладошки уверенно сжимают рот и нос — Илиодор покорно задерживает дыхание.
— Руки убери, Коин. — Второй грабитель — мужчина. Может, парень. От него пахнет дурным вином. Привычка или для храбрости? Но он явно умён. Однозначно, опытен. Ему доводилось убивать чаще.
— Что? — Колокольчик звенит обиженно. Ладошки исчезают. Другие руки приближаются к телу Илиодора, шарят, выискивая что-то.
— На его губах крови нет.
Наблюдательный. Молодец. Но это уже не спасёт тебя.
Безымянный грабитель дёрнул древко изо всех сил, пытаясь достать стрелу, — и ахнул: она подалась, освобождаясь. Кровь на ней была густой, чёрной. То была кровь покойника. Кровь, какой у человека не могло быть.
И тогда Илиодор засмеялся. Он хохотал, выталкивая склизкие тёмные комья. Бесполезные комья из стремительно исчезающей раны. Он хохотал, бросаясь вперёд. Хохотал, ударяя грабителя по лицу, мысленным усилием швыряя в стену и слыша испуганный булькающий крик. Илиодор хохотал, ведь целый город ничего не слышал. Для города эта тёмная, позабытая богами улочка исчезла на час. Никто не войдёт. Никто не найдёт. И никто не выйдет.
Именно это поняла Коин, в отчаянном, животном ужасе метнувшись прочь. Плотное ледяное ничто оттолкнуло её, ожгло. Растрёпанная смуглая грабительница в простеньком хитоне без пояса тряпичной куклой сползла по щиту, в голос рыдая.
А Илиодор забавлялся, снова и снова поднимая обмякшее, изломанное мужское тело. Он знал: Коин видит всё. Бросив тонкие ниточки силы, он отнял от лица её не лишённые изящества руки, подбородок стиснул, заставляя смотреть. Он не сковал её — могла бы напасть, могла бы ударить, но не сумела. Дрожа, вжималась спиной в щит — и плакала.
Идеальная музыка для трапезы. Изысканная музыка. Музыка Истинного гурмана.
Люди — существа слабые. Стоит переусердствовать немного — и сердце замрёт навсегда. В мертвеце удовольствия нет. Именно поэтому Илиодор так ревностно отслеживал тонкую-тонкую грань. Грань жизни и смерти. Пока всё не закончится, жертве рано её переступать.
Грабитель ещё в сознании был, когда острые, как лучший клинок, клыки пронзили нежную, горячую кожу.
Илиодор пил жадно — могло показаться: целует шею, не отрывая губ, но кадык с каждым глотком двигался. Жизнь от одного тела к другому текла. Это было воистину прекрасно.