Боэдромион дышал пряной прохладой, касался лица мятными пальцами и на ухо шептал о неотвратимом, бессменном круге. Умирание, возрождение — всё сущее мчится вдоль символа бесконечности, вечной каруселью увлекая мироздание в полёт бумеранга — сквозь эры — к последнему дню, что первым однажды станет.
Сплетя в молчании пальцы, Кристиан и Анна Норман слушали ветер — шёпот природы о главном, о сокровенном, голос каждого из ныне живущих, облёкшийся шумом, вздохами, непрерывно печальной, ласковой песней мира. Они думали о своём, но в присутствии друг друга успокоение находили. Так было с первого дня — и так до последнего мига будет. Они сила друг друга, одна на двоих душа. Такие, скованные, связанные, выжженные единым пламенем, раз в эпоху рождаются. Они способны империи воздвигать и миры рушить. Вместе способны. Порознь значит — смерть. Но в самом начале дороги искренне любящие того не знали.
Ночью Майрон вспыхивал десятками факелов и цветными огнями — твореньями чистой силы. Их зажигали владельцы самых различных лавочек, до краёв наполняя энергией прозрачные стеклянные чаши. Некоторые просто дома украшали, но то зачастую к праздникам — вот когда город горел воистину, походя с высоты на невообразимой красоты созвездие, затерявшееся в лесу.
Быстрые шаги оставляли цепь едва заметных следов — Кристиан лишь краем глаза отмечал призывно горящие светляки: зелёный — целительский, жёлтый — портного и ювелира, розовый — благовония, косметика, парфюмеры… Красный, оранжевый и, наконец, серебристо-серый — цвет силы, цвет оружейных мастеров.
Здесь не пела сталь, не раздувались меха и не пылали разожжённые горны. Чудо творилось беззвучно, тихо, рождаясь тончайшей работы клинками из-под простёртых рук. Закрыв глаза, пожилой вампир превращал металл в произведения грозного искусства — орудия смерти, призванные рубить и колоть. На стенах сверкали мечи, не знавшие ещё крови, тонкие стилеты прятались в простых ножнах, а сабли красовались, гордясь своей новизной, и манили не искушённых бесполезно роскошной инкрустацией рукоятей.
Проходя мимо, Кристиан встречал кончиками пальцев прохладную сталь, проводя ласково, приветствуя, выбирая. Для него все они были почти живыми, а место это, пожалуй, вторым домом, в который хотелось бы возвращаться. И он приходил. Изо дня в день, из года в год приходил — постигать таинство тончайшей работы своих даров. Сам клинков не ковал, но творения старого мастера превращал в амулеты, наделяя самыми разными свойствами. Оружие такое ценили, щедро платя по весу золотом, ведь равного ему не сыскать было. А Кристиану такая работа только радость несла.
Три клинка наконец серебристыми птицами спорхнули на доселе пустой верстак: короткий обоюдоострый меч, шпага, чьи ножны украшены были виноградной лозой прозрачных камней и светлой платины, да тонкий стилет цвета бронзы — совсем простой, но от того не менее смертоносный.
— Мальчик мой, что ж ты сегодня поздно? — Лишь шёпот скользящей по дереву стали отвлёк пожилого вампира от работы, вынудив медленно поднять голову, устало щуря внимательные глаза редкого оранжевого оттенка, в котором, чудилось, укрылось до поры пламя.
— И ненадолго, мастер Эйсон.
Наставник уже, казалось, не слушал: вновь смежил веки, водя ладонями над продолговатым очертанием нового клинка. Кристиан тоже откинул голову. За несколько дней он успел отдохнуть, — и сила теперь через край хлынуть была готова, повинуясь его желанию, формируя нечто прекрасное. То, что просуществует века.
Погружаясь в неописуемый энергетический транс, Кристиан весь мир забывал, паря на границе яви, сливаясь с металлом клинка и отдавая малую, но невероятно важную часть себя. Когда всё закончится, лёгкая усталость будет телом владеть. Если не переусердствует, слишком многое отдавая. Но он не ученик давно. Время беспробудного сна и полного опустошения миновало, оставив самое важное и незаменимое — опыт.
Мастер Эйсон не заметил его ухода: не обременённые обувью ноги Кристиана ступали неслышно, будто Норман лишь тенью был. Тенью, быстро скользящей сквозь город, брошенный в разгорающийся рассвет. В такое время на границах сменялись посты — одарённые воины приходили на смену тем, чья жизнь в лучах дневного светила возможной не представлялась. Заливая проулки и улицы, солнце погружало Майрон в тишину — жители надёжно укрывались в домах, уступая место теплокровным — полувампирам, людям-сожителям и рабам, вампирам полуживым (особым), а ещё одарённым счастливчикам, коих в последнее время рождалось совсем немного.