Лес встретил охотника утренней свирелью, нежной, звенящей песней, многоголосо разлившейся в ветвях. Земля ещё дань за прожитый год золотом не платила и медь красноватую щедрой рукой не сыпала, покупая белоснежное одеяние, но осень уже мягкой поступью шла — вестником-ветром дыша, туманными клочьями оседая.
Кристиан помнил другие края — там никогда холода не встречал и снегов не видел. Но то давно, в прошлой жизни было — почти потерянной, стёршейся, брошенной на растерзание детскому разуму, не способному понять до конца и оттого реальность плетущему путаной вязью с бессмысленно ярким домыслом.
Тогда его маленький домик стоял у самого моря и город его улыбчив был, светел, как брызги пены, что с волнами в небо взмывали, обращаясь пушистым облаком. Тогда отец ещё улыбаться умел. А жили они не так, как нынче, но что правда в том, а что — грёза детская, Кристиан сквозь прожитые века разобрать не мог. Помнил лишь море — огромный простор, над которым летал без страха. Случалось даже, по дну босыми пятками топал; темно там было, а выше всплывёшь — свет страшный, словно кровью налитый — он-то убить и мог. Но смерть не от солнца пришла. Город его, и дома, и жители — всё в одну ночь исчезло, стёртое, как узор на песке. Чьею рукой? Разве маленький Кристиан мог понимать тогда? Он лишь бежал, отцом ведомый, бежал, прижимая к груди холодный серебряный слиток. Летел потом и кричал. Что было в ту ночь — исчезло навек из памяти — быть может, разумом, а может, милосердною волей отца. Лишь иногда возвращались образы — чёрные глаза. И кровь. И пламя. Они неизменным кошмаром были, оттого Кристиан боялся безумно ран: с ними сон приходил — вестник усталости или смерти. Сон. С ним — ужас умирающего приморского городка — тихой и светлой Норманны.
Больше они не селились среди людей. Вскоре забылось море, забылись волны и нагретый солнцем песок. Лишь имя осталось — Норман — как бич и память — отцу. Прозвищем — Кристиану. Он ведь был слишком мал.
Тонкая ветка резким хрустом стеклянную чашу лесной гармонии расколола — Кристиан себя тотчас за невнимательность и рассеянность отругал. Нужно смотреть всегда, как и куда ступаешь, а можно лететь вовсе в дактиле* над влажной ещё землёй, чуткому обонянию доверяясь: оно приведёт его к добыче всего вернее.
Сделав глубокий вдох, поморщился. Слишком свежа ещё была память о схожем с таким вот утре. Тогда он не зверя — полувампирку разыскивал, а нашёл только кровь и смерть. Быть может, потому, иллюзии повторения не желая, сегодня отправился босиком?
Вот только это от ноющей пустоты внутри сберечь не сумело, и в тот миг, когда порыв ветра бросил в лицо пропитанные запахом свежей крови клочки тумана, Норман без раздумий рванул сквозь ветви вперёд. Кровь была горячей и сладкой — ему никогда не доводилось ещё вдыхать столь же чудесный, напоенный противоречием аромат. Как ни старался, понять не мог, кто умирает — человек или всё же зверь?
И, словно во сне, будто в возвращающемся кошмаре, вылетел вдруг к до боли знакомому озерцу. Снова лесная идиллия — шелест листьев, блики-лучи в лицо, а ещё — голубой. Голубой и рыжий в песчаном золоте. Вместе с кроваво-алым.
Коллисто?!
Он замер на миг. Но… не она, нет: слишком пышные кудри, платье нездешнего кроя и тонкий стан. А в животе… в животе рана тёмная, для человека смертельная. Что же держит её, рыжую незнакомку, на этой земле?
Приблизившись, понял: в раненой сил немало. Сил очень странных, двояких, способных его, Нормана, уничтожить. О да, она, распятая на песке беспамятством и болью, ни на кого из виденных Кристианом раньше не походила. В здравии она многое бы сумела. Вот только умирала сейчас. Мог ли помочь и спасти?
В его ладонь лишь милосердная смерть была энергетическим клинком вложена. И он бы занёс его и единственно верным ударом долгую агонию прекратил, вот только, глядя под ноги, вниз, видел прощальный дом и добрую, улыбчивую Коллисто, чей хладный труп так недавно сквозь Майрон на руках нёс. А ведь всё иначе могло сложиться. Так, быть может, это дарованный небесами шанс?
Кристиан никогда целителем не был — ни дара не имел, ни простого умения, но всё же силу вливал в ладони. Чуда не творил, нет, лишь боль на двоих делил да кровь очищал от песка и гноя. Не нитью — щитом тончайшим рваные края вновь сшивал. Незнакомка должна пережить ещё один путь сквозь лес.