— К этим травам слишком легко пристраститься, Ани. Мы не можем продолжать ими её поить, — произнёс Кристиан, с чувством глубокой жалости и вины глядя в осунувшееся от усталости лицо сестры. Стоя вполоборота к нему, она сосредоточенно растирала тяжёлым пестиком высушенные солнцем листья.
— У меня выбора нет. — Увлечённая работой, Ани говорила рвано и коротко. — Воспаление было ужасным. Ей сейчас стало лучше. Всё же это не показатель. Пошевелится слишком резко — и её убьёт боль. — Глухо стукнул пестик, ударившись о столешницу. Смешанные в строгой очерёдности травы отправились в воду, что, повинуясь мысленному повелению Анны, стала стремительно нагреваться. — Прости, Тиа. Я говорила грубо. Просто… Переживаю. О ней.
— …И боишься, — усмехнулся Норман.
— Боишься?
— Её. Как я. — Он быстрым шагом пересёк комнату раньше, чем Ани прибегла к силе, и, подняв руку, подал сестре деревянную ложку, дотянуться до которой невысокая полувампирка бы никак не смогла.
Полдекады минуло с того утра, когда Кристиан отыскал умирающую незнакомку в лесу, и за эти пять дней он успел сотни раз в том раскаяться. Рыжекудрая необъяснимо пугала Нормана. Раненая и слабая, она тем не менее источала неясное чувство затаённой угрозы. Лечить её — всё равно что на сене играть с огнём. Но и отказать в спасении незнакомке было никак нельзя.
Сперва Кристиан полагал: будет проще. В Майроне целителей очень много. Несколько часов, может, сутки — и умирающая будет здорова. Что станет с нею потом? Это решать старейшинам. Миссия Нормана в спасении.
— Но разве совет справедлив? — этот вопрос задала Ани, мыслям брата невольно вторя. — Незнакомка не человек. Мы оба чувствуем это. А город боится нового. Они единодушно решат даровать ей смерть. Даже наш (не сомневайся) отец. Они прикроются состраданием, тогда как на самом деле руководствоваться будут страхом.
Кристиан молча кивал: Ани не ошибалась. Но хватит ли её собственных познаний и опыта? Анна не одарённая. Какой из неё врачеватель?
На деле оказалось, хороший. Даже слишком хороший. За пять дней неусыпных бдений Ани потеряла по меньшей мере три мины*, превратившись в покачивающуюся на ветру тень. Это волновало Кристиана много больше состояния пациентки.
— Скоро ты упадёшь рядом с ней, — говорил он, — а я от слова «совсем» не лекарь. — Анна лишь улыбалась ему в ответ. Ей хотелось довести начатое до конца. Ей хотелось спасти жизнь человека, чего бы это ни стоило, так что, невзирая на трудности и усталость, она продолжала выматывающее тело и дух занятие.
Боэдромион, казалось, застыл на грани невыносимой жары и стужи, делая несмелые шаги сперва в одну, а затем и в другую сторону. Природа и всё то разумное, что населяло её, послушно раскачивались вместе с ним, бросаясь в крайность из крайности, но всё же с ясностью ощущали: вскоре ветер холодным станет, проблески ясной голубизны покроются влажной, печальной серостью — и пианепсион* придёт, чтобы ветром стонать, чтобы костром пылать и дождями плакать.
Пианепсион, даже ещё не вошедший в полную силу, всегда нагонял невыносимую тоску на мягкую, ранимую Анну Норман. Часами могла сидеть она у окна, отрешённо глядя в потускневший, подёрнутый дымкой печали мир. Её руки опускались, слабея. Какая-то странная апатия наполняла сердце. «Ничто уже не вернётся, эта мрачная пустота станет незыблемой, вечной владычицей». Ани же поклонялась хохотушке-весне и загорелому розовощёкому лету.
Этот год стал исключением из всех правил. Нет, природа не передумала увядать, и даже мятно-холодный ветер налетал с какой-то особенной яростью, но Анна, всецело отдавшая себя непростой целительской миссии, попросту не успевала того заметить. Когда всё вокруг умирало, она самоотверженно боролась за жизнь, и, возможно, не благодаря таланту полувампирки, но в силу её желания и полной самоотдачи, рыжекудрая пошла на поправку, всё чаще выныривая из горячего бреда, в котором ужасных демонов муки порождала её болезнь.
— Ты мне только правду скажи: я умру? — спросила она однажды, ненадолго очнувшись. Ани бережно поддерживала её за плечи, тонкой струйкой вливая в сухие губы ароматный мясной бульон.
— Все мы умрём когда-то. — И улыбнулась. — Надеюсь, ты проживёшь долгую и счастливую жизнь, прежде чем это произойдёт.
Она не стала говорить о своих страхах и опасениях, равно как и о том, что, буде все старания окажутся тщетными, поражения не перенесёт.
— Как зовут тебя? — спросила вместо того.
— Лейла. Лейла Лючие́, — поморщилась рыжекудрая — Ани помогала ей улечься удобнее — это причиняло невыносимую боль. — Как я могу называть тебя, друг?