Дорогой ценой далась защитникам та победа. Плакали женщины, мужчины сжимали губы, в голос рыдали дети. Только Коллисто молчала. Просто молчала, тенью самой себя была в тот миг, когда капитан Хейрис сердце её раскроил, страшную весть неся, и в тот, когда к дверям её привычно ряды раненых помощи ждать пришли. Лишь при виде траурно-чёрных носилок не выдержала, сдалась, подстреленной ланью метнулась прочь… Плакала долго. Боги, как плакала, кричала как страшно!.. «Папочка, папа! За что?! Зачем?!»
Коллисто не понимала смысла войн, всегда желала жить в мире и только добро нести, выйти к людям — не убивать, не калечить, дружбы ладонь протянуть. Но даже вампиры, братья, носители одной силы за что-то боролись, делили что-то и умирали. Умирали со всех сторон!.. А кто объединит их, кто сможет указать иной путь?..
Так же, как другие вампирские поселения, Майрон никогда не спал. Конечно, часть жителей — полувампиры, обретшие силу люди и представители других рас — покидали улицы, отправляясь в постели, но для многих ночь была порой наибольшей активности, так что возвратиться незамеченной Коллисто при всём желании не могла. И плевать. Пускай здороваются, узнают, заплаканные глаза видят… Часы беспросветного горя, страшной истерики у мшистых корней изменили что-то в Коллисто, переосмысление подарили и осознание. Возвращалась она не той, что прежде, и точно знала, что сделает прямо сейчас.
Потом были ужас, украденный из прощального дома прах отца и бег на грани возможностей. Коллисто знала, зачем всё это. Она унесёт его далеко-далеко, самоё себя в желание вложит, но возвратит единственно нужному человеку жизнь.
Лишь на небольшой полянке подле изогнутого драконьим когтем озерца Коллисто окончательно выбилась из сил. Мечась беспорядочно среди папоротников и стволов, она давно утратила понятие направления и вряд ли бы сумела отыскать Майрон, не поднимаясь в воздух. Но сумеют ли найти её, когда обнаружат потерю праха? Будет бежать дальше, вне всяких сомнений проверит это. Нет смысла продолжать сумасшедшую гонку. Здесь и сейчас с Коллисто ясное, как день, осознание: пора.
Опустившись на колени, целительница бережно поставила драгоценный ларец на влажный прохладный берег, изорванный белый подол оправила нервно. Снова вспотели ладони. Кончики пальцев дрожат…
Крышка откинулась с тихим скрипом, в котором Коллисто почудился неясный стон. Не отвлекаясь более, она легонько прищёлкнула пальцами, высвобождая присущую каждому вампиру силу. Мерцающий щит соткался очертаниями удивительно материальной скамьи, второй — куполом укрыл поляну — ни ветра, ни птиц — лишь Коллисто и… прах. Папа.
Рассыпанный по иллюзорной, но всё же надёжной поверхности, серый тлен призывно мерцал, проглядывал сквозь ресницы до боли родным образом, требовал, звал. Предательски потели руки. Коллисто воздевала их, мысленно глубже тянулась, к сердцу, чтобы все стены порушить, чтобы высвободить собственный редкий дар. Дар исцеления и безумия, жизни и смерти, отданных в её безраздельную власть.
Почему старейшины запрещали спасать умерших? Отчего ревностно отслеживали каждый шаг целителей, каждый их вздох?
Неясное, недоброе предчувствие тревожным колокольчиком зазвенело в висках, но песня дара была сильнее, да и не песня теперь то была — симфония, хор тысячи голосов, ликующий оркестр возрождения — счастьем, радостью через край.
Коллисто не замечала тьмы: купалась в золоте, всю себя отдавала, с трепетом наблюдала, как из праха собираются очертания, как контуры обретают плоть… Теперь-то она понимала, для чего пришла в этот мир, теперь отыскала предназначение.
А тёмное, вязкое, ледяное ничто, в котором не было ничего и в то же время всё заключалось, клокотало, бурлило яростно, цепко держа в когтях ушедшую душу. Но Коллисто была сильнее, и свет столкнулся со тьмой, и рванулась душа к свободе, и последним, прощальным касанием страшные чёрные когти располосовали её, сквозь раны выпили, вливая нечто новое — жестоко отчуждённое, бесконечно злое — взимая неизменную дань.
Тот, кто вернулся из небытия, прежним не станет. Он — дитя его. Дитя ледяное, отчуждённое, мёртвое.
Вот только Коллисто не дано было этого знать. Опьянённая собственной мощью, она счастливо, полубезумно улыбалась, а потом плакала, опустошённая, на холодной, застывшей, как у покойника, груди.
Илиодор просыпался.
А вместе с ним просыпалась тьма.