Для Гиацинта всё это тоже было совсем непривычным, новым, но, глядя на мальчика, высвобождавшегося постепенно из ненавистной жировой оболочки, он обретал всё большую уверенность в правильности своих действий.
Так же считал и Дор. Иногда, золотистый, он удобно устраивался в тени на большой поляне. Ги вождь поучал всегда на правах наставника, но был ему большим — самым мудрым и нужным другом.
Собачья преданность оказалась и вправду сильной. Стая их крепла, каждый был готов за брата порвать любого. А вечером они собирались вокруг костра: пели, танцевали, меняли сущность, рассказывали истории полузабытой, минувшей жизни, порою — сказки. В последних настолько путались, что уже и сами не знали, где заканчивается вымысел и начинается их реальность. Для тех, кто внезапно раздвоился, переломился, переменился всецело без шанса уйти назад, мироздание вовсе потеряло границы нормального и возможного. Ибо какие пределы, когда силой одной лишь воли с двух человеческих опускаешься на четыре собачьих лапы?
Но Ги отчего-то чувствовал: «хорошо» — одно из самых смертных определений. И подспудно, подсознательно, инстинктами зверя ощущал приближение горьких бед.
***
Крупные стежки ложились неряшливо, нитка постоянно норовила запутаться, а игла — уколоть подушечку пальца. Лейла чувствовала себя неуклюжим лесорубом. И очень злилась. Рядом тепло, по-дружески смеялась Анна. Её шитьё было почти законченным: алое летящее платье окаймляли рунические сплетения цвета золота.
— Сегодня в Майроне танцы. Хочу поспеть. — И смахивала упавшие на лицо светлые локоны. — Ты ведь за пару часов не соскучишься? Прости… — Уронила иглу, сощурилась, касаясь своей силы. — Мне не стоит, пожалуй, оставлять тебя в одиночестве…
— Со мной будет арфа. Как всегда. — И, отвлёкшись на разговор, Лейла опять уколола палец. Тёмно-зелёное платье было первой её попыткой совладать с абсолютно новым занятием и с самого начала своего существования было обречено. По крайней мере, никто не питал иллюзий на его счёт. Шитьё, равно как и чтение, возня с травами, плетение из лозы — всё было лишь средством развеять скуку. Лейла была здорова (почти здорова), от раны теперь остался только тёмно-багровый шрам да воспоминания об агонии. И слабость. Всё ещё — слабость. Анна говорила: так правильно. Лейла слушала и грустила.
Она не знала, что будет дальше. Теперь, когда явственно чувствовала зверя внутри себя, понимала: возвращаться к родным нельзя, равно как и оставаться навсегда в этом уютном доме. Как бы добра ни была Анна, Лейла была чужой. Её скрывали, словно преступницу. И было это, по сути, верно. В городе существ, подобных Кристиану, лисица Лейлы отчаянно рвалась явить себя миру. Лисица рычала, требовала вцепиться в полуживую плоть и рвать, рвать её, пока серым прахом не опадёт… Кристиан (по глазам видела) боялся её. Чувствовал в ней врага. Это инстинктом было. Неправильным, несправедливым и почти непреодолимым инстинктом. Борьба с ним изматывала тело и дух. Лейла боялась: однажды не хватит сил.
Нашли компромисс: Норман не приходил. Жизнь благодаря этому протекала почти что мирно.
В какой-то из череды абсолютно одинаковых дней для неё отыскали арфу. Не самую лучшую, не новую, помнящую прикосновения чьих-то пальцев, но звучащую на диво чудесно. Словно создана она для Лейлы была.
С музыкой провожать и встречать дневное светило стало гораздо легче.
Когда алый подол, шурша, выскользнул в налившийся мятно-чернильной осенью вечер, Лейла с тяжёлым вздохом отложила в сторону безнадёжно испорченную ткань. Хотела сперва действительно разбудить спящую в углу арфу, но, сдёрнув с крюка диплах, вышла на свежий воздух.
Она всё ещё по-детски радовалась возможности ходить самостоятельно, не чувствуя боли и слабости. Оттого сейчас, кутаясь мягкой серой накидкой, прогуливалась по узкой тропинке к дому от яблони, вокруг дерева, скамейки, и снова назад, к уютному домику с огненными сполохами в окне. Юная Лючие́ любовалась чарующим лунным светом и удивлялась: как же, оказывается, может быть хорошо без излишнего внимания, роскоши и цветов. Но нет. Без последних ей было, пожалуй, грустно.
Зайдя ненадолго в дом, спешно собрала нож, крупные бусины, лозу и обрезки ткани.
Бережно сгибала тонкие веточки — каркас для будущих лепестков. Если Лейла постарается, к приходу Анны целый букет получится. Можно его окропить духами, розовым маслом или капелькой заморского кардамона. Да мало ли что дальше с рукоделием её станется? Главное — впервые юная Лючие́ цветы не убивает, а создаёт. Насколько успела изучить Нормана, он бы сказал: «Бесполезная трата сил». Оценит ли Ани её подарок?
Зрение Лейлы стало определённо лучше. Сидя сейчас у яблони, она довольствовалась по-осеннему холодным светом луны. Этого ей хватало. Цветы выходили на диво аккуратные и красивые. Вероятно, в солнечную погоду каждый будет рассыпать яркие блики спрятанной в сердцевине гранёной бусиной. Дивно как. Отчего же раньше такого не мастерила?
Вместе с шорохом ветра почудился тихий звук — не то далёкий звериный вой, не то чей-то человеческий слабый оклик. Стих, потревожил снова. Лейла, прислушавшись, ранила кончик пальца, кровь ощутила на языке, сунув палец по детской привычке в рот. А звук повторился. Опять и опять, опять… Теперь Лючие́ не могла понять: из леса ли слышится, или от самого её сердца льётся?
Но зато встрепенулся рыжий внутри неё. С силой на волю лиса рвалась — Лейла на сей раз сдержать её не смогла бы. Помня муки и ужас первого превращения, свернулась калачиком на земле — и будто водой ключевой пролилась в амфору из сосуда. Плавно, легко, практически незаметно. Был человек — и нет. Зверь на его месте остроносо сопит, чуткоухо прислушивается, с лапы на лапу переступает.
Лейла впервые действительно осознавала себя иной. Всё, что раньше хотела считать помрачением, отголоском болезни и страшным сном, узрела реальностью. Реальность пахла прелой травой, яблоками и мхом. Реальность приятно перебирала золотисто-рыжий мех прохладными пальцами ветра и слышалась голосами. Голоса эти, вне всяких сомнений, звали её, лису. Голоса эти были дружескими, родными. Лейле хотелось откликнуться, им открыться. Закинув высоко голову, она коротко, тихо взвыла, посылая голос далёкой большой луне.
А потом в её ноздри вторгся ужасный смрад, запах тлена, гниющей плоти и свежей крови. Лейла помнила его с дня рождения новой сущности. Именно он разбудил её. Запах этот она ненавидела, запах этот пробуждал истовый гнев охотницы.
Лейла найдёт врага. Лейла отыщет и уничтожит.
Сколько сладко томительных вечностей длилась её погоня, лиса не знала. Счёт минутам она потеряла в ударах сердца и пламени, прожигавшем насквозь слабые мышцы лап. Бегать девушка-Лючие́ никогда не умела и не хотела. Училась теперь в процессе, ведомая звериным чутьём.
Чутьё привело её к городу — не Майрону. То было человеческое поселение, Лейле неведомое. Жизнь его стихла уже, замерев послушно в объятьях ночной поры. Пробираясь мимо бедняцких лачужек, садов и бань, Лейла запахи распутывала, как пряжу: косметика, кожа доспехов, испражнения… Иногда в смешении этом преследуемая смрадная нить терялась. Тогда лиса замирала растерянно подле стены, перекрёстка или фонтана, жадно втягивая воздух маленьким чёрным носом.
С жертвой они искали друг друга вместе. В одно из мгновений растерянности и усталости вонь окатила внезапно, дезориентировала, удушила — и пришлась ударом не материальным, но ощутимым, едва не сломавшим её хребет.
Но недаром Лейла развивала резервы. Силу перехватила, клубком смотала, с яростным рыком в ответ метнула — схватка происходила на уровне незримых энергий, в то время как зверь и монстр в человеческом облике застыли друг напротив друга, ожидая возможности броситься физически, впиться в горло и разорвать.
Монстр недавно насытился, оттого тело его казалось почти живым. Тёмное, страшное, полное до краёв, оно несло в себе осколок небытия, вторгшийся в пустоту там, где когда-то была душа.
Набрасываясь со всех сторон, цепляясь когтями, силовыми нитями и зубами, Лейла наконец поняла, чем Кристиан отличался от хладных монстров. Дух его ярок был, светел, как будто солнце. И тело жило им, тело не убивало. Но всё же в пищу требовало лишь кровь, будучи в том с порождениями небытия схожим.
Теперь она могла бы понять и принять его. Они бы подружились, быть может, даже. И подружатся. Если справится и вернётся. Если соберётся и победит.