— Кантара, Норман! — Слова прозвучали раньше, чем он переступил порог, в спешке набрасывая серый гиматион, и в них было всё: ужас бойни, кровь, прощальный дом, слёзы, ненависть, жажда мести… Мальчишка Сергиус показательно храбрился, но был напуган. — Тебя хотят видеть старейшины, — говорил.
— А ты теперь их прислуга, малый? — И уголки губ приподнял презрительно. — Что ж, хорошо. Веди.
Впрочем, Кристиану провожатый не требовался. Город, ставший давно родным, он знал до самой крошечной подворотни точно так, как набившие оскомину лица советников. «Наш город подвергся опасности», — скажут они. «Ты должен встать на его защиту», — скажут они. «Ты уничтожишь Кантару».
А он уйдёт. И амулеты его скроют лишь госпиталь, дома целителей да тех, кто и вправду может невинно пострадать в бессмысленной бойне. Он уйдёт, не прислушиваясь к совету. Что же случится раньше? Терпение старейшин лопнет и Норман за непокорность будет публично казнён или сломается его воля?
— Почему ты ненавидишь совет? — Голос малого, донёсшийся из-за спины, невольно вызвал в Нормане ощущение дежавю.
— Ненавижу? — переспросил, ускоряя шаг. — Я презираю его, оспариваю решения. Разве это ненависть?
— Да неважно. — Сергиус был сегодня в рубахе, шароварах и с деревянным мечом за поясом. Будучи, по сути, только лишь отшлифованной тренировочной палкой, он бесполезно ударялся о его ногу, мешая идти, но выброшен отчего-то не был. — Старейшины ведь заботятся о нашем благе, а ты так открыто против них протестуешь, Кристиан. В совете твой отец. Значит, ты и Теодора не уважаешь?
Пряжки на эндромидах Кристиана позвякивали — босоногий Сергиус ступал беззвучно в противовес.
— Мой протест — моё дело, малый. А ты, я гляжу, всё же стал рекрутом?
Вихрастая голова упрямо качнулась.
— Нет. Я сам учусь. Наблюдаю и тренируюсь. А ты не ответил. Значит, неправ? Или у твоего протеста веских причин нет?
— Веские причины — те рекруты, которые убивают сейчас друг друга. Если раскинешь нити своей силы, сможешь услышать их предсмертные крики. А совету их в уши влей — не почувствуют ничего, — Норман начал оправдываться. Хладные его побери, он начал оправдываться перед этим мальчишкой. Или перед собой? — Я хочу, чтобы хотя бы в одном городе правители наконец осознали тщетность наших стычек. Мы ведём себя, как животные.
— Люди тоже воюют.
— За богатства, власть, пропитание. А нам всего этого хватает. Мы просто воюем потому, что так принято. Потому, что когда-то кто-то начал демонстрацию сил. И всё. Если Майрон падёт, никто эти территории занимать не будет. Это всё не имеет смысла.
И, оставив малого, он, не прощаясь, вошёл в круглую палату совета, чтобы неминуемо встретить колкие, омерзительно требовательные взгляды господ старейшин.
— Здравствуйте, — произнёс первым, переступая тем самым грани приличий.
— Когда-нибудь наше терпение лопнет, сын, — прозвучало ему в ответ.
— Благодарю, старейшина Теодор. — И картинно поклонился всем семерым. — Быть может, тогда я наконец перестану иметь несчастье созерцать ваши лица.
Тяжёлая твёрдая ладонь с силой опустилась на гладкий камень — это гневался безмолвно Иэрос.
— Довольно, — воскликнул за него тем временем Пантэрас. — Ты знаешь, зачем мы тебя вызвали.
— «Нам нужны военные амулеты, нам нужны твои зачарованные клинки», — паясничал Норман, расхаживая по диагонали перед почтенным собранием. — Не будет их, — припечатал почти детским, почти капризным ударом ноги о пол. Обиженно звякнула стальная пряжка. — Я создал вам щиты? Я оградил госпиталь? Я обучаю целителя? Как-то многовато для одного меня — не находите?..
И Джудас почти ласково:
— Не находим. Мы все прекрасно знаем, что ты способен на большее.
— Из-за твоего упрямства Майрон однажды падёт, — это уже говорил Иэрос. Норман отстраненно ковырял носком тонкую трещинку под ногами.
Высказаться дал себе труд в почтенном собрании каждый. Кем они Кристиана считали — глупым мальчишкой? Он себя позиционировал вполне сознательно. Они думали, что смогут убедить его? Или что он просто осознаёт свою незаменимость и жаждет насладиться уговорами?
Норман отстранённо ковырял носком тонкую трещинку под ногами.
— А за стеной, кстати, сейчас бойня, — сказал наконец так тихо и обыденно, словно дождь обсуждал или восточный ветер. Подействовало это тем не менее оглушительно. Во всяком случае, именно оглушительная тишина обрушилась на палату. Старейшины смотрели на него. Он трещину ковырял. Он ковырял, а они смотрели. И тишина давила. И совсем неподалёку действительно умирали люди. Вернее, вампиры. Но какая, по сути, разница?
— Так и что? — не выдержал наконец Джудас.
И грянуло. В противовес — грянуло. Напускное безразличие Нормана пухом разлетелось, опало прахом.
— Вот именно, господа, «и что?». А там умирают, а вы «и что?». — Он к столу метнулся, опёрся о край ладонями. — Вы бы сейчас людей отозвали, вы бы (вот, возьмите, пожалуйста), — с шеи сорвал кулон, почти что в лица бросил, — щит поставили. Или вот, и вот! — На стол полетели кольца. — Тоже щиты — представляете? Я вон их сколько насоздавал. И никто Майрон не найдёт. И жить можно спокойно. Я вам это, хладные вас дери, предлагаю уже не раз. Спрячьте людей, прекратите войну, первыми предложите мир!
Медленно, двумя пальцами почтенный Зенон взял со стола кулон, на пол бросил и каблуком прижал.
— Прячутся под щитом трусы, слабаки и наивные мальчики.
— Тот, кто перечит старейшинам, — враг Майрона. — Пантэрас презрительно смахнул со стола кольцо.
— Враг города будет изгнан или казнён. Помни об этом, сын. — И последний амулет был презрительно Теодором сброшен. — Теперь иди. И об этих словах хорошо подумай.
А утром дети и женщины со слезами стекались в прощальный дом. И Майрон готовил ответный бой. Бессмысленный бой. По кругу.