Около дома вещуньи всегда горели факелы, а три мальчишки-раба в зелёных с золотом накидках поверх обнажённых смуглых торсов и белых шаровар несли неизменную вахту у плотно прикрытой двери. Лэйда могла призвать кого и когда угодно, кем бы он ни был и где бы ни находился сейчас. Такой была её привилегия, дарованная особой силой, что нередко казалась Эри проклятием — жесточайшим проклятьем из всех на этой земле.
— Я долго жду тебя, Эринель. — Оранжевое пламя факелов ослепило Эри, и, войдя в крохотную комнатку с одной лишь свечкой, предводительница почувствовала себя беспомощной в надвигающемся со всех сторон мраке.
— Прости меня, Лэйда.
— Не проси прощения, Эринель. Садись.
И, как всегда в этом доме, неприятный холодок огладил позвоночник предводительницы. Нежный колокольчик детского голоса вещуньи лился, журчал благодатным родником, струясь из густой, непроглядной тьмы. Лэйда и вправду была ребёнком — девочкой восьми лет отроду, бледнолицей крошкой с копной сверкающих золотом волос и чёрными нитями, накрест сшившими веки. «Я смотрю душой, и другие глаза мне не надобны», — так говорила маленькая вещунья и криво, надломленно улыбалась. А Эри хотелось плакать.
— Грань потревожили, Эринель. Ещё один мёртвый ожил. — И тонкая детская рука метнулась к свече, едва не задев слабо трепещущий огонёк. — Три к одному — ты помнишь. Отыщи их. И вторую такую, как я.
— Вещунью?
— Не вещунью, Эринель. Вестницу. Я знаю то, что есть и будет, но ничего не могу менять.
— А она?
— Она даст ответы, Эринель. Те, что от меня скрыты. — И вздохнула тихонько. Так, как умеют лишь дети. — Главное, слушай, учись и смотри. Мир меняется слишком быстро. Вижу явно: ты опоздать можешь. Поспеши. — Ещё один вздох, новый жест — взмах руки: разговор окончен. Больше вещунья не проронит не слова. И прощаться не станет. Так же, как Эринель.
Над крохотным поселением занимался рассвет, когда облачённая в тяжёлый плащ властительница широким шагом пересекала его из края в край. Двенадцать теней застыли на утоптанной ежедневными тренировками поляне. Двенадцать чёрных как смоль теней ожидали её, Эринель — своего наставника и вождя — кошку-оборотня, пришедшую в мир первой.
***
Ги никогда бы не смог забыть тот день: промозглый и мрачный, он отпечатался в памяти каждым мгновением, каждым событием и вздохом. Но отчего же не выходило воскресить хотя бы малую частицу себя прежнего, того, что прожил девятнадцать лет в достатке и празднестве, того, что никогда не унывал, прожигал жизнь, разбрасывал монеты дождём и изо дня в день менял развращённых продажных женщин? Однажды тот негодяй и повеса покинул столичный дом, друзей, состояние — и исчез навсегда, скрывшись в глубинах джунглей. Думал сперва: его ведёт врождённая сила — горячая золотая благодать, с рождения жившая где-то в груди, над сердцем, и лишь много позже понял: то был инстинкт — зов, которому невозможно противиться.
Ги никогда бы не смог забыть тот день — невыносимое пламя, испепелявшее его изнутри, адский молот, стучавший в висках, и нечто невообразимо сильное, разрывавшее тело на части. То была боль, что уничтожила его, Гиацинта, прекрасный, красотою рождённый цветок. То была боль, что возродила Ги — исполненное мощи и жизни создание, огромного белоснежного пса.
Так началась его новая история. Или именно она была настоящей?
Лоно природы стало домом и колыбелью, ветер — собеседником и другом, солнце — живой душой. Ги бы целую вечность прожил, уверенно стоя на четырёх лапах. Целую вечность или столько, сколько позволено будет жить.
Но однажды его убежище отыскали.
Раннее утро касалось шерсти, путаясь в ней крупными холодными каплями, туман словно бы нарочно цеплялся за уши и хвост. Ги не любил просыпаться так рано, но что-то резкое, тревожащее, предвещающее беду вторглось в сознание — напряглись до предела мышцы, заметался взволнованно взгляд.
Промокший и злой, Ги обходил свою территорию, и что-то не нравилось ему. Быть может, ветер? Или воздух вокруг? Поведя носом из стороны в сторону, убедился: действительно так. Голову к небу откинул — и взвыл коротко, гавкнул злобно: «Чужой».
Потом была погоня — клочья тумана, запахи, звуки. Ги втягивал воздух носом быстро и коротко, мчась вслед за ним сквозь освещённый первыми солнечными лучами лес. Он вышвырнет пришельца прочь. Или… нет. Он растерзает его в клочья, располосует, разорвёт…
«Ну здравствуй, друг», — голос чужой мыслью в сознание ворвался, и Ги от изумления вскинул задние лапы, да так и замер, отфыркиваясь от налипшей на нос земли.