– Испе́ру! – шипит моя фея. – Солдат там, снаружи, на удивление хорошо осведомлен.
– О чем?
– О том известии, которое ты получила вчера, и о злом духе, которого мы изгнали.
Моя добрая фея смотрит на меня так, будто я совершила государственную измену.
– Я не знала, что это секрет.
Она закатывает глаза.
– Клянусь всеми духами и богами – это дела древней веры! И они ни в малейшей степени не касаются императора.
В этот момент раздаются определенные звуки, по которым мы понимаем, что мои сестры спускаются с лестницы. Нервное высокопарное «клик-клак», исходящее от каблуков Этцисанды, и тяжелое, уютное «бум-бум», производимое шагами Каниклы. А еще шелест тафты и шелка.
– Быстрее, – торопит Этци сестру. – Давай-давай. Только представь, как это будет выглядеть, если барон придет, а ты еще не уселась за стол.
– Нужно было разбудить меня раньше.
– Я будила. Примерно раз пять!
– Правда? – спрашивает Каникла. – О, ты только понюхай! Этот аромат!.. Умираю с голоду.
Бум-бум-бум! Со скоростью, которой посторонний человек никогда бы не заподозрил в моей почти шарообразной сестре, Каникла пробегает мимо Этци и первой достигает комнаты для завтрака.
– Вы уже пробовали? – спрашивает она, указывая пальцем на тарелку со свежей выпечкой.
– Нет, – отвечает моя фея. – Попробуют, когда усядутся за стол и ни секундой раньше. Сколько еще раз мне нужно это повторять? Клэри, вода должна была уже вскипеть. Не будешь ли ты так добра?.. Прошу тебя.
Я неохотно расстаюсь со столом для завтрака, но мне некого винить, кроме себя. Сестры и фея-крестная постоянно твердят мне, что нам нужно больше персонала, что, в принципе, верно. Тем не менее, я с неохотой нанимаю горничных, садовников и поваров чаще чем на несколько часов. Этот дом – мое королевство. Я знаю здесь каждую мышку, паука и пылинку. Может, я и замужем за сыном императора, но все равно хочу управлять своим хозяйством самостоятельно. Моя фея называет это блажью. Я – самоопределением.
Поэтому я иду на кухню, где моя фея, к счастью, уже все подготовила. Заливаю горячей водой чайные листья, а также порошок какао-мокко под названием «мокколатль», который сейчас в Толовисе якобы является последним писком моды и который источает ароматы корицы, мускатного ореха и перца. Каждый раз у меня от него учащается сердцебиение. Сегодня я предпочту чай, потому что солдаты перед домом и так достаточно меня взволновали.
Когда я захожу в комнату для завтрака с подносом, мое сердце переполняется счастьем. Раньше, когда мачеха была жива, этим помещением пользовались исключительно во время визитов таких высокопоставленных людей, как мэр или знатные гости. Я заходила туда только чтобы подмести, вытереть пыль или вымыть полы, но всегда с наслаждением выполняла эту работу, потому что огромные окна, высотой от пола до потолка, открывали живописный вид на улицу.
Мне было невдомек, почему наши знатные посетители должны наслаждаться этим видом, а мы сами – нет. Поэтому после смерти моей мачехи мы превратили эту комнату в столовую. В такие дни, как сегодня, когда небо ясное и за стеклами окон вздымаются горы, похожие на груды сахарной пудры, здесь потрясающе красиво. Воздух мерцает чистотой и покоем. Я ставлю поднос и благодарно опускаюсь на свой стул.
– Воздушные пончики для моей сладкой искусительницы! – с порозовевшими щеками читает Каникла открытку, которой королевский повар сопроводил свое подношение. – Твой Берт.
– На завтрак такое не едят, – заявляет Этци, с нескрываемым раздражением наблюдая, как все мы жадно запускаем руки в тарелку – я, моя фея и Каникла.
– Сегодня после обеда уже ничего не останется, – логически заключает Каникла. – Значит, их необходимо съесть за завтраком. Бери!
Но Этци не берет пончик – она гладит хорька Наташу, которая извивается у нее на коленях, и тренируется сидеть неподвижно. Она ждет своего поклонника, барона фон Хёка, и таким образом готовится к тайному состязанию, в котором они всегда противостоят друг другу. Соревнование под названием «Кто проглотил самую длинную палку?», и следующий этап Этци, по-видимому, собирается выиграть.
– Вкусно, – стонет моя фея после первого укуса. – Просто песня!
Этци качает головой, ровно с тем диапазоном, которого позволяет добиться радиус движения ее палки.
– Песня – это стихотворно-музыкальное откровение, а не жирный комок масла и муки! Неужели я единственная в этом доме, кто отказывается от соблазнов быстрого, но вредного наслаждения?
Клубничная глазурь пончика тает на моих губах, оставляя сладко-фруктовое послевкусие. Зубы не встречают сопротивления, мягкая выпечка распадается на языке, пока я неожиданно не наталкиваюсь на твердую марципановую сердцевину, которая чувственно крошится, источая ароматы ванили, рома и абрикоса.