Нет, я не могу отказаться от этого вредного наслаждения. Как только последний кусок пончика тает у меня во рту, мне непреодолимо хочется следующего. Дверной колокольчик звенит с безжалостной твердостью и последовательностью барона фон Хёка, но мои пальцы уже непоколебимо сжимают еще один пончик.
– Звонят! – говорит Этци так громко, будто я глухая.
– Я ем, – отвечаю я. – Можешь открыть ему сама, я не твоя прислуга.
– И как это будет выглядеть? – спрашивает Этци. – Почему бы тебе, наконец, не позволить Испе́ру нанять для нас больше персонала? Совершенно неуместно дочери дома открывать дверь.
– Я не хочу, чтобы в доме были посторонние люди.
Колокольчик звенит снова. На этот раз – нетерпеливо, но мне-то что до этого? Я в торжествующем неведении наслаждаюсь вторым пончиком. Каждая минута, в течение которой мне не приходится терпеть рядом странное создание знатного рода из далекой страны, оборачивается временем обретенного счастья. Этци замечает мое упрямство и обращается к моей фее.
– Моя дорогая, может быть, ты могла бы?..
– В прошлый раз он называл меня крестьянской бродяжкой, – обиженно заявляет фея.
– Потому что ты села на его шляпу и тем самым привела ее в абсолютную негодность. Эта шляпа была изготовлена на заказ! В самом Толовисе!
– Тогда он не должен был класть ее на мою табуретку в гардеробе. Я всегда надеваю там свои зимние сапоги.
Звонок раздается в третий раз, и меня охватывает тайная надежда, что барон сдастся и уйдет. Этци, вероятно, думает о том же. Потому что вмиг забывает о своей образцовой позе прямой палки, вскакивает и несется к двери.
– Жаль, – говорит моя добрая фея.
– Не волнуйся, – с набитым ртом выговаривает Каникла. – Он не захочет есть. Он никогда ничего не ест! Так что нам останется достаточно.
Через несколько минут до моего слуха доносится голос барона.
– Это правда? – взволнованно спрашивает он. – Его Высочество пребывает здесь, в доме? Мне сказали, что меры предосторожности были организованы лично принцем Испе́ром!
– Может, он еще придет, – слышим мы слова Этци. – Сегодня ночью он, во всяком случае, был в саду и устроил вместе с Клэри ужасный переполох, который прервал мой сон. Сегодня утром я сама не своя.
– Бедная милая Этцисанда! Будьте уверены, ни одна птичка не может похвастаться такой элегантной бледностью, коей обладаете вы.
Мы с феей обмениваемся взглядами в единодушном презрении. Бледная птичка! Если бы проводилось соревнование по изобретению неудачных метафор, то барон фон Хёк стал бы главным претендентом на приз в виде завязанного узлом золотого языка.
Под руку с Этцисандой усатый шепелявый барон с крючковатым носом и бакенбардами входит в нашу уютную столовую с грацией марионетки. На нем – псевдоуниформа попугайской расцветки; о-образные ноги спотыкаются в сапогах на каблуках, заостренных настолько, что, они, боюсь, могут испортить наш старинный ковер с симпатичным узором в виде белок.
– Да-а-а-амы? – тянет он, кланяясь лишь намеком, потому что иначе проглоченная им палка разлетелась бы в щепки.
– Доброе утро, сударь, – бодро отвечает Каникла с половинкой пончика во рту. Клубничная глазурь придает ее губам розовый блеск. У того, кто не растает при виде ее блестящих глаз, сердце, должно быть, вылеплено из камня.
– Что ж, – говорит барон фон Хёк, – чтобы назвать это утро хорошим, нужно обладать преступной наивностью, моя дорогая. На улице невозможное количество снега, и если бы волны моего сердцебиения не бушевали и не разбивались о возможность видеть лик прекрасной Этцисанды, мое возмущение перед лицом новых снегопадов привязало бы меня к домашним обязанностям. Но я бежал, чтобы страдать, потому что… – он глубоко вздыхает, – в глубине страданий зреет любовь к сладострастию!
Последнюю фразу Этци и барон произносят одновременно. Оба питают глубокое почтение к поэту Ба́ндиту Боргеру Шелли и очень часто цитируют его хором, что всегда вызывает во мне смутное чувство отчаяния, ибо в такие моменты я понимаю, что не могу предотвратить декламацию, даже если спонтанно заткну кому-то из них рот.
Каникла рукоплещет.
– Страданий глубокая сладость, – повторяет она, не совсем близко к оригиналу, и тянется за следующим воздушным пончиком. – Как поэтично.
– Я слышал, – поворачивается ко мне барон, – что Его Высочество принц Испе́р облагородил ночные тени Амберлинга своим внезапным появлением?