Боль милосердия — это боль стыда, оставленного без своей разумной социальной опоры. Просящий шагнул за черту асоциальности. Вспомним совет Воланда Маргарите Николаевне: «Не просите! Никогда и ни у кого не просите!» Смысл этого совета сатанинский: сохраняйте благоразумные свои глупости, не теряйте своей исторической ограниченности, не провоцируйте милосердие. Превращение прохожего в просящего милостыню нищего есть отчуждение социальной ограниченности, конкретности, стыдливости живой разумной души. Неудивительно, что это болезненно, ибо современный человек вжился в эту конкретную культурность, спрятав в тайники подсознания свою исходную гуманистическую сущность — способность милосердия. Абстрактный (в этом смысле — идеальный) человек оказался окутанным толстым слоем тысячелетней культуры. Милосердствующий оказывает помощь не просто тому, кого пожалел (жалость тут не при чем, она из области разумного бытия), а именно просящему милостыню. Просить помощь и просить милостыню — вещи абсолютно разные, даже противоположные. Уподобление кому-то другому не вызывает боли, мы постоянно этим занимаемся, стараясь быть похожими на известных политиков, писателей, ученых, актеров, учителей, понравившихся знакомых, друзей и т. д. А уподобление тем, кто там, по ту сторону, означает «смерть» моей социальности, моего разумного бытия, разумно понимаемого человеческого облика. Здесь превращение в далекого совершенно дикого предка, который стоит на старте истории культурного накопления гуманистических средств общения и коллективного выживания. Современному человеку невмоготу снова оказаться в начале истории, там, откуда он бежал все эти годы, десятилетия, столетия, тысячелетия истории человечества. Именно от этой перспективы снова оказаться у истоков истории откупается милостыней современный человек, откупается от своего филогенетического прошлого, который вдруг актуализировался в современной повседневности. Обездоленный, вышедший на улицу попрошайничать, стал уже вне современного общества, он выпал из него, он стал
«не одним из нас». Он внешне такой же, но его метафизическая суть иная, он на другой точке исторического вектора человечества. Поэтому его внешнее сходство со мной травмирует мое духовное состояние способом резонирования. Он напоминает мне, что во мне и в каждом из нас, благополучных, сидит такой же, как он, только спрятанный под культурными бутафориями. Если убрать декорации, за ней все мы одинаковые — бесстыдные, бессовестные, неразумные, но способные к милосердию, значит, все еще люди, способные быть людьми. Милосердие современного человека — это сопротивление упрощению до первобытной первозданности человеческого в человеке, борьба за свободу быть индивидуальным, а не тотально общественным, каким был первобытный человек. Милосердие современного человека — это сопротивление первичному духовному резонансу стремящегося отменить накопленные тысячелетней историей культуры разумные способы общения, взаимопонимания, взаимопомощи. Чувство милосердия — смесь стыда и вызванной им боли — стоит на границе между «зоологическим человеком» и культурным общественным субъектом. Милосердие с той стороны, которая обращена к первобытному дикарю, есть боль, а с этой стороны, обращенной к нам, к сознанию, есть стыд.