На топчане сидел худющий мужик с небритой седой щетиной и большими бесцветными рыбьими глазами. Второй, под стать первому, но моложе и с более разумным взглядом, замер где-то на полпути от желобка с водой до стола-бочки. Он крепко сжимал в руках глиняный кувшин, очевидно, с набранной водой.
— Одиночная камера для еретика, — повелительно произнес Хэйл.
Мужики осмотрели процессию и едва скрыли удивление, увидев священника.
— Оглохли? — Хэйл вышел вперед, сверкнув гербовой печатью кардинала, висевшей на шее, и сделал два шага к седому тюремщику, занеся руку для пощечины. Тот отшатнулся и испуганно закрылся ладонями.
— Болван, — Волдорт нашел в себе силы, чтобы рассмеяться, — это одиночная охраняемая яма. Дабы узник не искушал словами слуг Господних, они глухи.
Хэйл брезгливо глянул на Волдорта, но пощечину не завершил. Его пальцы в то же мгновение пришли в движение. Тюремщики обрадованно закивали: Хэйл владел жестовым языком. Один из них пожал плечами и, вопросительно подняв брови, указал на яму.
— Занято место? — ехидно спросил Волдорт.
Хэйл жестом приказал поднять узника наверх. Тюремщики незамедлительно бросились выполнять приказ. Один оттаскивал решетку, второй волок длинную хлипкую лестницу.
— О люди! Уверовали! — донеслось снизу.
Голос молодой еще, но совершенно безумный.
— Я говорил, что придет час, и услышу я голос человеческий, и донесу до люда истину…
— Заткнись и вылезай! — прикрикнул Хэйл. — Некому тут слушать, можешь не стараться.
— Пытками хотели вы сломить меня и заставить отречься! — голос поднимался рывками, словно узник делал два шага вверх, а один вниз. — Но не отрекусь я от видения своего! Придет час! Скоро придет, и сдвинется Немолчание в Кольцо! Закрутится и…
Над ямой показалась голова совершенно измученного человека. Один глаз выколот, правая щека распорота, отрезаны уши, из носа сочится гной. Уничтоженное тело, но в уцелевшем обезумевшем глазу горел несломленный дух.
Хэйл резко схватил узника за волосы и выдернул из ямы. Волдорт с ужасом увидел, как клюнула голова несчастного. Тот издал странный хлюпающий вздох, и на пол плеснула кровь из надрезанной шейной артерии. Брат Хэйл вытер как по волшебству появившийся в руке нож об одежду священника.
— Убрать падаль отсюда, — приказал он страже, молчаливо стоящей около входа, и обернулся к Волдорту. — Раздевайся, старик, и лезь в яму. Будь ты помоложе, заставил бы спрыгнуть, но боюсь — расшибешься.
Волдорт не стал перечить. Зябко поеживаясь (все-таки холодом от камня тянуло, а дряхлое тело уже не держало тепла), он спустился по грозящей развалиться лестнице в каменный мешок. Высота около двух саженей, камни гладко пригнаны. В круглом полу, диаметром около полутора шагов, с краю выбита дыра-нужник, и в нее из стены стекает струйка воды. Видно, той самой, что берется сверху. С другой стороны на полу была насыпана какая-то труха: смесь опилок, соломы и расползающихся в пальцах тряпок. Крыс тут не было и быть не могло, но вот вшей предостаточно.
— Смотри не помри, старик, — прикрикнул Хэйл сверху, и решетка с пробирающим до костей лязгом легла на место.
Стало тихо. Слышно было, лишь как журчит вода да тюремщики гремят игральными костями. Запрещено, конечно, но кто им указ, когда они сами тут почти узники. Да и скуку хоть отводят. На что играют, Волдорту было все равно. Хотелось спать. Переборов омерзение, священник кое-как устроился на куче ветоши, чтобы умерить холод снизу, однако все равно никак не мог уснуть: мешали сырость, холод и тяжелые мысли. Временами он проваливался в дрему, но то и дело просыпался от укусов гнуса или от щипков холода. Слышал, как отворилась дверь. Прошуршали шаги, потом снова скрипнула дверь, и кто-то направился за водой. Шаги более уверенные и широкие. «Значит, охрана все-таки меняется», — подумал Волдорт, снова проваливаясь в некое подобие сна, в забытье.
Вскоре дал о себе знать голод. Сколько часов прошло, священник не мог даже предположить. Он слышал, как дважды менялись тюремщики, но большую часть времени провел в сонном бреду или, потеряв сознание, коченел на голых камнях. Глупо было размышлять о побеге, попав в такое место: из одиночной ямы никто не убегал. Но Волдорт был уверен, что рано или поздно кардинал захочет снова поговорить с ним. Когда подумает, что старик сломлен, когда поймет, что на самом деле попался на его нехитрую уловку. Когда осознает, что обычный священник смог достичь Истинной Силы, дарованной иным Миром. Не Живущими Выше и не проклятием Радастана. И кардинал захочет узнать, не выведать пыткой, чтобы не сломить тело раньше, чем сломится дух, и не силой прочитать это в мыслях Волдорта, потому что нет ничего более запутанного и двусмысленного, чем насильно прочтенные мысли, когда дух своеволен; именно узнать, потому что любопытство — одно из самых сильных искушений человека. Была еще возможность заставить его говорить в Исповедальнике, но священник мог спокойно лгать в нем, не боясь, что Живущие Выше его не призовут, ведь он призван в Равнины. Понимал это и кардинал, а потому исповедальный круг отпадает. И последний вариант — умертвить его. И пока дух, попавший в Нейтраль, неприкаян, напуган, слаб и уязвим, пока он не стал на Последнюю Стезю, все у него выведать. Ведь доподлинно известно, что связанный заклинанием дух усопшего врать не сможет, да и Силы нужно немного. Вон, например, поговаривают, что язычники могут говорить с мертвыми, используя лишь заговоры, особенные отвары и ароматические свечи. Однако Волдорт был уверен, что кардинал не прибегнет к этому способу. Не потому, что пожалеет старика, а потому, что при легкости с одной стороны существовала огромная опасность с другой. Если дух окажется под защитой Стези, тогда пресвитеру несдобровать. Поводыри очень не любят нарушителей. А такой выплеск молитвы, такой исток Истинной Силы, как Всадник, видимо, полностью опустошил Кардинала. Всадник — довольно сильная молитва, восстановиться будет непросто. Неделя, две, возможно, три понадобятся брату Грюону, чтобы вновь обрести мощь. И Сила не возвращается кусочками. На это рассчитывал Волдорт, и расчет его оправдался. Теперь пресвитер не сможет какое-то время использовать свои способности для поиска беглецов. Он не станет рисковать и вынужден будет ограничиться обычными возможностями, а они, как известно, имеют предел у любого, пусть и самого могущественного человека. Мудрость оказалась сильнее. Волдорт улыбнулся одним сердцем: губы давно скривились в гримасе боли и замерли так. И он ничуть не жалел, что потерял возможность творить заклинания, и он подождет, конечно, подождет: кардинал позовет его на разговор, он в этом не сомневался. Не станет в такой ситуации Грюон ждать даже неделю, пока вернется Истинная Сила. Конечно, не станет, потому что любопытство возьмет верх. И пытками тут ничего не решить. Волдорт дополз на четвереньках до трухи, с которой сошел, чтобы опорожниться, и, скрутившись калачиком, снова попытался задремать.