Я вошла в зал суда, преодолела проход между скамьями и направилась к перегородке, отделяющей подсудимых, членов их семей, свидетелей и других зрителей от официальных лиц суда. Перед ней были расставлены стулья для юристов, ожидающих, когда их дела будут рассмотрены, и я заняла свое место. Нервное напряжение было очень высоким, адреналин зашкаливал. Но сильнее всего было осознание огромной ответственности, которая лежала на мне, – обязанности защищать самых уязвимых и безгласных членов нашего общества. Когда подошла моя очередь, я встала со своего места и поднялась на трибуну, произнося слова, которые произносит каждый прокурор: «Камала Харрис, от имени народа».
Причина, по которой у нас в Америке есть государственные органы прокуратуры, заключается в том, что в нашей стране преступление против любого из нас считается преступлением против всех. Соответственно наша система уголовного правосудия может рассматривать вопросы, в которых могущественные люди причинили вред менее могущественным, и мы не ожидаем, что более слабая сторона добьется справедливости в одиночку; мы делаем это коллективным усилием. Вот почему прокуроры не представляют жертву, они представляют «народ» – общество в целом.
Я придерживалась этого принципа, работая с потерпевшими, чьи достоинство и безопасность всегда были для меня превыше всего. Требуется огромное мужество, чтобы поделиться своей историей и выдержать перекрестный допрос, зная, что авторитету личности и подробностям личной жизни будет уделяться пристальное внимание. Но когда потерпевшие выступают, они делают это на благо всех нас – чтобы привлечь к ответственности тех, кто нарушает закон.
Формула «от имени народа» была моим компасом – и не было ничего, что я воспринимала бы более серьезно, чем власть, которой теперь обладала. Находясь в своей должности, я имела право решать, выдвигать ли против кого-либо обвинения, и если да, то какие и сколько. Я могла договариваться о соглашениях относительно признания вины и предоставлять суду рекомендации по вынесению приговора и освобождению под залог. Я только начинала работать прокурором, и все же у меня была власть лишить человека свободы одним взмахом пера.
Когда пришло время заключительной речи, я подошла к скамье присяжных. Я решила говорить без записей, чтобы не заглядывать в бумажку, зачитывая свои лучшие аргументы в пользу того, почему присяжные должны осудить обвиняемого. Мне хотелось посмотреть им в глаза. Я считала, что должна знать свое дело вдоль и поперек, чтобы суметь воспроизвести его детали даже с закрытыми глазами.
Закончив свою речь и направившись обратно к столу прокурора, я мельком взглянула на аудиторию. Эми Резнер, моя подруга с первого дня профориентации, сидела с широкой улыбкой на лице, подбадривая меня. Теперь мы обе были в деле.
Ежедневная работа была напряженной. В любой момент времени прокурор может жонглировать более чем сотней дел. Мы начали с работы на более низком уровне: спорили о предварительных слушаниях, проводили судебные процессы по таким проступкам, как вождение в пьяном виде и мелкие кражи. С годами я набирала все больше и больше опыта и продвигалась вверх по служебной лестнице. Настал момент, когда я начала заниматься тяжкими преступлениями, что вывело работу на совершенно новый уровень.
Я изучала полицейские отчеты и опрашивала свидетелей. Вместе с судмедэкспертом я просматривала фотографии вскрытия, всегда осознавая, что вижу чьего-то ребенка или родителя. Когда полиция арестовывала подозреваемого, я приходила в полицейский участок, становилась по другую сторону стекла в комнате для допросов и передавала записки следователям, проводившим допрос.
Как только я начала заниматься уголовными преступлениями, меня назначили в отдел убийств. В пятницу днем мне выдавали портфель с пейджером (хай-тек начала девяностых), ручкой и блокнотом, копией Уголовного кодекса и списком важных номеров для звонков. В течение следующей недели, когда бы ни зазвонил пейджер, это означало, что произошло убийство и я нужна на месте преступления. Обычно приходилось вскакивать с постели между полуночью и шестью часами утра. Моя задача состояла в том, чтобы убедиться, что доказательства собраны надлежащим образом, со всеми соответствующими конституционными гарантиями, чтобы они были применимы в суде. Мне часто приходилось объяснять потерпевшим и их семьям, что есть разница между тем, что мы знаем, и тем, что мы можем доказать. Существует гигантская пропасть между арестом и осуждением, и если вы хотите перейти от одного к другому, вам нужны доказательства, полученные законным путем.