Когда она закончила, раздалось несколько сердитых хлопков. Она подняла руку и сказала:
— Не надо аплодисментов. Я на них и не рассчитывала. — И вежливо спросила: — Есть ли вопросы?
Вопросов не было.
Вернувшись домой, она застала там Альву Скаррета, который поджидал её. В гостиной её квартиры он выглядел нелепо, пристроив своё огромное тело на краешке изящного стула. Он напоминал сгорбившуюся горгулью{49} на фоне панорамы города, переливающейся огнями за сплошной стеной из стекла. Город походил на настенную роспись, предназначенную для украшения комнаты и придания ей завершённости. Тонкие линии шпилей на фоне чёрного неба продолжали изящные линии мебели. Огни, переливавшиеся в далёких окнах, отбрасывали отражения на непокрытый натёртый до блеска пол. Холодная точность прямоугольных строений снаружи гармонировала с холодной и жёсткой элегантностью внутреннего убранства. Альва Скаррет нарушал эту гармонию. Он походил одновременно и на доброго сельского доктора, и на карточного шулера. На его тяжёлом лице была добродушная отеческая улыбка, которая служила ему и фирменным знаком, и универсальной отмычкой. Он умел выглядеть так, что доброта его улыбки нисколько не преуменьшала, а напротив, подчёркивала серьёзность и солидность его фигуры. Впечатление доброты несколько убавлял длинный, тонкий, крючковатый нос, который зато добавлял солидности. Живот, свисавший почти до колен, солидности убавлял, зато добавлял доброты. Он поднялся, расплылся в улыбке и взял Доминик за руку.
— Решил заглянуть по пути домой, — сказал он. — Надо кое-что тебе сказать. Как прошло собрание, детка?
— Как я и ожидала.
Она сорвала шляпку и бросила её на первый попавшийся стул. Волосы её падали косой чёлкой на лоб и прямой волной ниспадали на плечи. Они были гладкими, густыми и несколько напоминали купальную шапочку из светлого золота. Она подошла к окну и остановилась, глядя на город. Не оборачиваясь, она спросила:
— Что же ты мне хотел сказать?
Альва Скаррет смотрел на неё с удовольствием. Он давно уже оставил все попытки сближения с ней, лишь иногда без особой надобности брал её за руку или трепал по плечу. Никаких надежд на её счёт он уже не лелеял, но в душе его жило некое смутное, полуосознаваемое чувство, которое он сам для себя выражал так: «Чем чёрт не шутит…»
— У меня хорошие новости для тебя, дитя моё, — сказал он. — Я тут разработал небольшой план, так, маленькую реорганизацию, и решил, что кое-что надо бы объединить под рубрикой «Жизнь женщины». Понимаешь, вопросы образования, домашнего хозяйства, ухода за детьми, правонарушений среди несовершеннолетних и всё в таком духе. И всем будет руководить один человек. А лучшей женщины для этой работы, чем моя миленькая крошка, я не вижу.
— Ты меня имеешь в виду? — не оборачиваясь, спросила она.
— А кого же ещё? Как только Гейл вернётся, я получу его согласие.
Она повернулась и посмотрела на него, скрестив руки и держась ладонями за локти.
— Спасибо, Альва, — сказала она. — Только я не хочу.
— Как это не хочешь?!
— Так вот не хочу.
— Ради всего святого, пойми же ты, какой это будет большой шаг!
— Шаг куда?
— К блестящей карьере.
— Я никогда не говорила, что собираюсь делать карьеру.
— Но не хочешь же ты вечно вести занюханную колонку на задних полосах?
— А кто говорит, что вечно? Пока не надоест.
— Но подумай о том, чего ты можешь добиться в большой игре! Подумай, что для тебя сможет сделать Гейл, как только ты привлечёшь его внимание!
— У меня нет ни малейшего желания привлечь его внимание.
— Но, Доминик, ты нужна нам. После твоего сегодняшнего выступления все женщины будут стоять за тебя горой.
— Не думаю.
— Почему? Я зарезервировал две колонки сегодняшнего набора на собрание и на твою речь.
Она взяла телефон и, протянув ему трубку, сказала:
— Распорядись, пожалуйста, забить их другим материалом.
— Почему?
Порывшись в ворохе бумаг на столе, она нашла несколько листков, отпечатанных на машинке, и вручила ему.
{49}
Горгулья — жёлоб водосточной трубы в виде открытой пасти фантастического чудовища; мотив, характерный для готической архитектуры.