Ибри Цадок, глядя на город, оценивал его совершенно по-другому. Как свободный человек пустыни, он не мог воспринимать его иначе чем источник загрязнения. В пустыне мужчина, снедаемый похотью, мог взять силой и изнасиловать девушку в брачном возрасте, и это было понятно. Цадок и сам таким образом взял свою вторую жену, но, когда насилие завершалось, строгое правило требовало от этой пары, чтобы они поженились и облагородили все случившееся. В пустыне было бы невозможно существование системы храмовой проституции. Против нее выступила бы суровая чистота скал. Проституция такого рода могла быть только продуктом города. В открытом мире такая женщина, как Яэль, могла изменить мужу, но в таком случае ее постигала решительная и неумолимая кара – смерть; но город считал такую женщину героиней и предоставлял ей убежище. Город был полон мужчин, которые никогда не знали, что это такое – пасти овец на бесконечных просторах, открывая для себя присутствие бога. Они горбились над гончарными кругами, делая глиняную посуду. Они писали на глине, которую не они выкапывали из земли, и продавали вино, произведенное не ими. Они придерживались неправильных ценностей, их боги были обыкновенны и скучны. Глядя на пугающий его город, Цадок вспоминал поучительную историю двух бывших членов его племени и слышал голос своего отца Зебула, рассказывавшего ее: «Твой предок Каин был человеком города, и, когда он принес свой дар богу, тот отверг его. А другой твой предок Авель жил на просторе, как и мы, и, когда он принес Эль-Шаддаи свой дар, тот был рад, потому что наш бог всегда отдавал предпочтение честным людям, живущим на открытых пространствах, перед теми хитрецами, что обитают в городах. Когда подарок Каина был отвергнут, он разгневался и убил Авеля, – вот с того времени и существует враждебность между городом и пустыней». Но главным для Цадока все же была та неопределенность, которая и заставляла его шесть лет скитаться по пустыне – даже после того, как сам Эль-Шаддаи повелел ибри переселяться в город. Он все еще сомневался, могут ли люди жить в таком загрязненном месте, как Макор, – и все же почитать своего бога так, как ибри почитали его в пустыне. Но, готовый отступить перед страхом дней, которые ждали его впереди, он вспомнил успокаивавшие его слова Эль-Шаддаи: «В стенах города мне будет непросто говорить с тобой, но я там буду». Он посмотрел на стоящего рядом с ним горожанина и подумал: «Если мы и сможем сотрудничать с каким-нибудь хананеем, то это должен быть правитель Уриэль, потому что он человек прямой и честный».
Два лидера стали спускаться с вершины. Оба они досконально поняли друг друга и были полны честных намерений. Когда они достигли равны один направился в свой город, а другой пошел на открытые поля, каждому из них предстояло умиротворить свой взбудораженный народ. Оба они не сомневались, что этой цели удастся достигнуть, потому что они договорились решать дело миром.
Этим же вечером их намерения подверглись первому испытанию. Муж Яэль перебрался через стену – ворота были уже закрыты, – с приходом ночи ворвался в дом, где жила его жена, и убил ее. Прежде чем он успел перебраться обратно, стража настигла его и убила.
Правитель Уриэль и Цадок встретились около полуночи, и им было нетрудно убедить своих людей, что эти две смерти как бы взаимно уничтожили друг друга. Гибель изменницы должна была удовлетворить ибри, а поскольку взломщик был убит стражниками в форме, это успокоило хананеев. Народ признал мудрость такого решения, и эта история, которая могла воспламенить страсти, была предана забвению. Двум лидерам оставалось надеяться, что это хорошее предзнаменование на будущее.
Но затем началось давление, справиться с которым не могли бы ни Уриэль, ни Цадок. Когда правитель вернулся домой после разговоров с Цадоком, его жена Рахаб спросила, почему он позволил ибри нанести городу оскорбление.