На самом деле доктор Элиав официально исполнял обязанности сторожевого пса на раскопках; холмы Израиля хранили в себе слишком много ценностей, чтобы позволять компании любителей потрошить их. В стране было больше сотни таких неисследованных мест, как Макор. В течение двух или трех ближайших веков команды из университетов Каира и Токио или из ученых обществ Калифорнии и Каира будут собирать необходимые фонды для раскопок давно забытых городов, и сегодняшнему и будущему человечеству вряд ли пойдет на пользу, если эти города останутся забытыми. Проблема особенно обострилась, когда даже такие археологи, как доктор Кюллинан, предлагают вести раскопки траншейным методом, ибо в Израиле многие преступления против истории лежат на совести энтузиастов с лопатой, которые торопливо пробивают траншеи сквозь совершенно неисследованные пласты истории. Обычно израильское правительство отвергало такие предложения, как у Кюллинана, но поскольку ирландский ученый имел отличную репутацию и был настолько хорошо осведомлен в вопросах археологии, то разрешение он получил; тем не менее, доктор Элиав оторвался от своей важной кабинетной работы, чтобы ценный холм не был изуродован.
И теперь он пересек вершину холма, протянул длинную руку человеку, к которому испытывал инстинктивную симпатию, и извинился:
– Прости, что не успел к твоему прибытию.
– Мы счастливы видеть тебя рядом с нами. На любых условиях, – сказал Кюллинан, ибо понимал, почему столь известный ученый, как Элиав, был направлен работать с ним. Если уж и быть рядом сторожевому псу, он был только рад, что эта доля выпала Элиаву; куда легче объяснять проблемы человеку, который знает больше, чем ты сам.
– Я попытался удрать еще на прошлой неделе, – объяснил Элиав. – Провел тут три полных дня, все организовал, но они отозвали меня. Я хочу, чтобы ты познакомился с лагерем.
Он подвел Кюллинана к западному краю плато, где древняя тропа зигзагом вилась по склону по направлению к прямоугольнику старого каменного здания, южный фасад которого состоял из трех изящных арабских арок. Они образовывали аркаду, которая вела к четырем прохладным выбеленным комнатам. В самой большой будет кабинет Кюллинана и библиотека, в других разместятся службы фотографа, чертежника и отдел керамики.
– Выглядит лучше, чем я предполагал, – сказал Кюллинан. – А что тут было раньше?
Элиав ткнул черенком трубки в сторону Табари.
– Скорее всего, дом какого-то араба, который выращивал оливки. Двести или триста лет назад.
Кюллинан был поражен непринужденностью, с которой общались Табари и Элиав; в ней не было ни следа характерного для этих мест антагонизма между евреями и арабами. Они сотрудничали на нескольких предыдущих раскопках и уважали знания друг друга.
– Дальше стоят четыре жилые палатки, – продолжил Элиав, – а если идти по тропе, то выйдешь к кибуцу Макор, где мы будем питаться.
Когда они шли к сельскохозяйственному поселению, Кюллинан обратил внимание на загорелых, бронзовых мужчин и женщин, занятых работой в кибуце. Они обладали на удивление привлекательной внешностью, и Кюллинан подумал: потребовалось всего несколько лет, чтобы сутулый еврей из гетто превратился в крепкого, здорового фермера. Глядя на мускулистых молодых людей, особенно на женщин с их свободными движениями, он не мог понять, в самом ли деле они евреи. Блондины с голубыми глазами, они скорее напоминали шведов; светловолосые юноши с ежиками волос на головах крепкой лепки смахивали на немцев; были тут и рыжие, типичные американцы, и интеллигентные личности английского типа; среди них присутствовала загоревшая до черноты молодежь, неотличимая от арабов. Обыкновенный человек, оказавшийся среди разнообразного населения кибуца Макор, мог бы выделить не более десяти процентов тех, кто соответствовал его представлению о евреях, и одним из них был Джемал Табари, чистокровный араб.