– Как с водой? – осведомился Цадок.
Вот в этом-то и была фундаментальная проблема для хананеев и ибри, которым придется делить эту землю. В болоте вода была солоноватой и противной на вкус, в чем уже убедились женщины, добравшиеся до него. Ею нельзя было пользоваться. А стены, возведенные Уриэлем вокруг источника, не позволяли напрямую подходить к нему. И если ибри захотят пользоваться водой из него, то их женщинам придется подниматься по насыпи, проходить извилистыми улочками за воротами, спускаться по главной улице и через ворота сторожевой башни темным каменным коридором идти к источнику. Им придется постоянно ходить взад и вперед. Таким образом ибри ближе познакомятся с хананеями, увидят, как те живут, как молятся, и со временем между ними могут возникнуть и браки. Этого будет просто не избежать, когда красивые девушки-ибри каждый день будут проходить мимо столь же симпатичных местных парней, – и пройдет не так много времени, когда изысканная и более высокая культура города подчинит себе грубоватые обычаи пустыни. Ибри придется принять такой исход, но это будет ни поражением, ни унижением, а безмолвной сдачей, когда они позволят себе принять более высокие стандарты культуры и новую систему ценностей. В этой битве поколение за поколением будут принимать участие и ибри, и местные обитатели. Исход ее будет неясен, но от победы выиграют и горожане и ибри. Она вовлечет в себя таких людей, как Самсон и Далила, Иезавель и Элия, Санаваллат и Нехемия, и даже спустя много веков после их кончины такие же сложности будут терзать людей и в Москве, и в Уитуотерстренде, и в Квебеке. Хананей и ибри договорятся, как разделить эту землю, но проблема единой религии так никогда и не будет разрешена.
– Значит, нашим женщинам придется ходить через город? – спросил Цадок.
– Другого пути нет.
– А не можем ли мы открыть ворота к источнику?
– Нет. – При всем уважении к собеседнику Уриэль не собирался нарушать надежность стен, которые он так старательно возводил.
Несколько мгновений двое мужчин изучали друг друга, и каждый понимал, что беспокоило собеседника, но, поскольку оба были достаточно умны и знали, как договариваться, и тот и другой оценили ситуацию, – и, помолчав, Цадок сказал:
– Мы согласны расселиться на этих полях и будем платить за них налоги.
И Уриэль вернулся под защиту стен, довольный, что поступил правильно и не воспользовался военной силой, чтобы прогнать чужеземцев.
– В прошлом, – сказал он лейтенанту-хетту, – Макор принимал у себя много разных людей, и они всегда благоденствовали. Единственная наша проблема в том, что этих ибри слишком много.
– Мы будем держать оружие наготове, – ответил воин, и, когда этому молодому человеку представилась возможность встретиться с сыном Уриэля, он сказал: – Сегодня твой отец сделал большую ошибку. Мы должны были прогнать этих чужаков.
Зибеон, отправившись познакомиться с ибри, пришел к тому же мнению. Он обсудил этот вопрос со своей матерью Рахаб, и они вместе пришли к Уриэлю.
– Ты сделал ошибку, – тихо сказала Рахаб.
Уриэль привык выслушивать свою проницательную жену, и ссорились они редко.
– Может, и сделал, – признал он, – но в Макоре не хватает людей для всех работ.
– Но ты дал пристанище не тем людям.
– Ты не видела их.
– Их видел Зибеон. И хетты. Они знают людей пустыни. Тех, кому не нужны ни стены, ни города, ни хорошие дома.
– Им нужны поля и скот, – возразил Уриэль. – И боги в вышине. Они пригодятся нам.
В этот же день он признал, что, пусть даже Рахаб и права и эти чужестранцы могут доставить неприятности, он все же готов сдать им в аренду невозделанные поля, и это решение отнюдь не огорчило его.
Цадок тоже был доволен. К концу дня он собрал свой народ перед маленьким красным шатром, который его сыновья уже успели поставить под дубом, и обратился к сотням людей, еще покрытых дорожной пылью:
– Эль-Шаддаи, как и обещал, привел нас в эти места. Отныне нам предстоит жить на этих полях и холмах, но не мы завоевали эти места. Эль-Шаддаи сделал это для нас, и ему мы приносим наши благодарения.
Он приказал сыновьям привести белого барана, самого лучшего из всего гурта, и, когда сопротивляющееся животное притащили к святилищу, старик, пустив в ход острый каменный нож, принес жертву во славу единого бога. Из могучих гнутых рогов сделают трубы, которые впредь будут созывать ибри в это место на молитву. Из шерсти барана соткут черно-белые молитвенные покрывала, которые потом в память этого дня лягут на жертвенник, а кровь, которая сейчас капает с алтаря, станет теми узами, которые навечно объединят всех ибри перед богом – именно их он избрал для обитания в этой прекрасной земле. Это был момент исступленного преклонения, и голос Цадока возвысился до крика: