— Ты действительно забыл меня? — прошептала Николь.
— Напрочь, — не моргнув глазом, ответил он.
Николь чувствовала, что следует сейчас же уйти, но продолжала сидеть, не в силах сдвинуться с места. Она не ожидала, что снова будет грубо отвергнута. Наконец Николь встала, но нечаянно задела при этом лежавшее на столике свое давнее письмо. Девушка поспешно подняла листок.
— Где ты взяла его? — раздраженно спросил Гейбриел.
— Ты, вероятно, читал письмо перед тем, как заснул. Оно выпало у тебя из руки, а я подняла и положила на столик.
Он приблизился и выхватил у нее письмо. Заглянув ему в глаза, Николь без труда прочла в них все, что Гейб пытался скрыть. Он лгал, когда говорил, что забыл ее, и письмо доказывало это. Разоблачение раздосадовало его.
— Да, я действительно перечитал сегодня твое письмо, — с вызовом сказал Гейб. — Когда я увидел тебя, то многое вспомнил. Вот так, и не спеши делать выводы.
— Дело не в том, что ты прочитал его сегодня, — вздохнула Николь, — а в том, что хранил мое письмо все эти годы.
— Считай, что это было своеобразным лекарством, — огрызнулся Гейбриел. — Письмо постоянно напоминало, как ты ненавидишь меня и что между нами все кончено. Ты это хотела услышать? Да, я продолжал любить тебя, хотя убеждал себя, что это глупо, но не мог ничего с собой поделать. Я сходил с ума от желания видеть тебя рядом и ощущать твою поддержку. Иногда я уже был готов позвать тебя…
— Но ты этого не сделал, — покачала она головой. — Не был уверен, что я приду? Боялся оказаться в смешном положении?
— Да нет, я знал, ты бы пришла, — устало возразил Гейб. — Но зачем? Чтобы связать жизнь с человеком, который возложит на тебя тяжкое бремя своей беды и беспомощности?
— Я была бы счастлива стать нужной тебе.
— Знаю. Однажды я видел, как ты ухаживала за больной собакой, помнишь? У тебя талант ухаживать за немощными, но, глава Богу, у меня хватило самоуважения, чтобы не разрешить тебе применить его ко мне.
— Самоуважения? — повторила Николь, словно плохо расслышала. — Или глупой упрямой гордыни?
— Ну, может, немного и того, и другого. Когда глупая упрямая гордыня — все, что у тебя осталось в жизни, поневоле станешь этим дорожить. Мне не хотелось, чтобы крушение моей жизни стало и крушением твоей. Я слишком тебя для этого любил.
Когда захочешь осудить меня за это решение, вспомни, от чего я тебя спас. Думаю, теперь тебе лучше уйти.
— Может, поговорим еще немного? — взмолилась Николь. — Мне так много нужно понять.
— Что понять? Мы любили друг друга, но жизнь распорядилась иначе. Это не наша вина. Просто так случилось. Теперь все кончено.
— Кончено, — эхом повторила она, как бы пробуя это слово на вкус. — Нет, Гейб, не так. Ничто не кончено, пока ты хранишь мое письмо и пока я… — Она закрыла лицо руками, не в силах продолжать.
На лице Гейбриела отражались одновременно и печаль, и радость. Глядя на стоящую перед ним девушку, он почувствовал щемящую боль в груди. Гейб, забыв о хромоте, поддался порыву и бросился к Николь, но споткнулся и потерял равновесие. Он не знал, что предпочел бы: позорно шлепнуться на пол перед этой красавицей или, посрамив свое достоинство, принять от нее помощь. Николь, которая, конечно же, и не подозревала о происходившей в душе Гейба напряженной внутренней борьбе, сделала то, что на ее месте сделал бы любой нормальный человек: не дала калеке упасть и помогла усесться на диван. Потом и сама села рядом.
— Вот видишь? — неловко улыбнулся Гейб.
— Споткнуться может каждый, — философски заметила Николь.
— Я все время спотыкаюсь, — сказал он с горечью. — Я могу ходить, только опираясь на палку и то не далеко. К концу дня у меня болит каждая косточка и часто мучают головные боли, но это не самое страшное. Я не могу даже найти слов, чтобы описать приступы депрессии, которые длятся неделями. К тому времени, как мне удается побороть их, я уже не человек. Поверь, я не лукавлю, когда говорю, что не смогу жить с кем-нибудь. Не смогу переносить сочувствие и даже не уверен, что смогу любить. Разве ты не понимаешь, Ники? Я не хочу, чтобы ты стала моей нянькой.