Тавернер поднялся и тихо покинул комнату. Я едва осмеливался дышать, чтобы не спугнуть чары, сохранявшие спокойствие нашей посетительницы, и чтобы она не начала вытворять что-нибудь жуткое или приводящее меня в замешательство; но мне нечего было беспокоиться, я значил для нее не больше, чем остальная мебель в комнате.
Тавернер вернулся с полным подносом, и глаза Дианы заблестели. Когда она начала есть, пользуясь ножом и вилкой, она стала больше похожа на человека. Я ожидал, что она будет рвать пищу зубами, но прочно укоренившаяся привычка сохранилась.
— Диана, — сказал Тавернер, после того как она кончила есть.
Она улыбнулась.
— Тебе не хотелось бы сказать «спасибо»?
Она опять улыбнулась и быстрым птичьим движением потерлась головой о его колени, как это сделала со мной, но не сказала ни слова. Он протянул руку и начал гладить и расправлять ее спутанные волосы. Она устроилась у его ног, наслаждаясь заботой и теплом, и вскоре послышалось тихое проникновенное пение, очень напоминающее кошачье мурлыканье.
— На этот раз нам это удалось, — сказал Тавернер.
Однако спустя некоторое время Диана, казалось, проснулась. Ее животные потребности были удовлетворены, и начала вновь заявлять о себе человеческая половина.
Девушка повернулась и, опершись локтем в колено Тавернера, посмотрела ему в лицо.
— Я вернулась, потому что проголодалась, — сказала она.
Тавернер улыбнулся и продолжал гладить ее волосы.
— Но я должна опять уйти, — добавила она слегка вызывающе.
— Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, — сказал Тавернер. — Ты всегда найдешь здесь пищу, и двери всегда будут открыты.
Казалось, это ей понравилось, и она стала более коммуникабельной, явно желая поделиться с нами переживаниями, через которые она прошла, и убедиться в нашей заинтересованности и симпатии. Эго была ее человеческая половина.?
— Я видела Их, — сказала она.
— Мы чувствовали Их, — ответил Тавернер. — Но мы Их не видели.
— Нет, — ответила Диана. — Вы Их не видели. Но потом вы увидели, что Они — мой народ. Я всегда принадлежала к Ним, но я не знала этого, а теперь Они нашли меня. Я пойду назад, — убежденно повторила она.
— Тебе не холодно? — спросил Тавернер.
— Нет, мне только бывает голодно, — ответила она.
Тавернер перенес ее вещи в комнату на первом этаже, окна которой, выходящие на кустарник, позволяли ей уходить и приходить свободно и незаметно. Она никогда там не ночевала, но приходила каждую ночь, когда в приемной гас свет. Мы встречали ее, кормили и после недолгого наслаждения теплом камина она опять ускользала в ночь. Погода для нее не имела значения: не дрогнув, она уходила в сильнейшую бурю и возвращалась целехонькой. Иногда она высказывала нам свои обрывочные детские мысли, пытаясь поведать что-ни- будь из того, что она видела, но чаще всего она хранила молчание.
Однако в следующее полнолуние она вернулась переполненной информацией. У Них состоялся волшебный танец, в котором ей разрешили принять участие. (Теперь мы поняли, почему официантка, возвращаясь после своего вечернего перерыва, все время была в истерике и билась в судорогах в комнате для прислуги.) Они были так чудесны, что Диана просто должна была рассказать нам все о них, и, пользуясь для этого своим ограниченным словарем, она повторяла фразу, которую уже использовал другой провидец: «Они были божественны». Больше она ничего не могла нам сказать и делала странные движения руками, как будто лепя фигуру из невидимой глины. Мгновенно сообразив в чем дело, Тавернер протянул ей карандаш и бумагу, и с блистательной быстротой перед нами появилась обнаженная фигура с крыльями, нарисованная с удивительной убедительностью и совершенной точностью.
На протяжении всего ее нелегкого воспитания никто никогда не делал попыток учить Диану рисовать — считалось достаточным, если она сможет соблюдать правила хорошего тона, не стремясь ни к каким достижениям, — точно так же, как никогда она не имела возможности изучить анатомию, но здесь была фигура, переданная с изумительным мастерством и с такой точностью, которые могут быть достигнуты только тогда, когда этому учишься у жизни.