Но эти женщины — Теодрада, Гизела, даже вот эта, темненькая, что рыдает сейчас в объятиях правнучки Карла Великого, — христианки и выросли в совсем других понятиях. То, что для норманна слабость — для них подвиг милосердия, прямо-таки обязанность благородного человека. Гизела будет довольна, если они простят подлеца Альдхельма. И это, пожалуй, достаточная причина для того, чтобы его простить. Ну, хотя бы пока…
Рерик никогда не считал себя хорошим христианином — слишком сложно христианские взгляды и обычаи приживались в его душе, взращенной в совсем других понятиях и ценностях. Лишь благодаря его привязанности к графине Амьенской он иногда пытался поступать как христианин — словно издалека заимствовал ее благочестия, хотя совсем не осознавал этого.
Услышав слова Харальда, девушка вдруг вырвалась из объятий Теодрады и бегом ринулась в горящий дом! Теодрада вскрикнула, даже мужчины вокруг охнули в изумлении. Казалось, от пережитого дочь Альдхельм тронулась умом и решила погибнуть, подобно королевам древности, заодно с мужчинами своей семьи.
Но девушка вовсе не собиралась погибать — она лишь побоялась, что в доме не услышат и не поймут речи норманна, а с тем упустят случай спастись. Зажимая руками рот, она исчезла в дыму, но довольно скоро появилась снова, почти волоча кого-то за собой. Шатаясь от недостатка воздуха, хрипя, мужчина с трудом сделал несколько шагов вслед за ней на полусогнутых ногах, а потом рухнул на мокрую землю. Стены дома, построенные из двух рядов толстых досок, вкопанных в землю, и с землей же, заполнившей пустое пространство между рядами, разгорались крайне неохотно, поэтому внутри дома огня еще не было, но и воздуха почти не было тоже. Харальд кивнул, и человека подтащили к нему. Это оказался сам Альдхельм. Его приподняли, чтобы Харальд мог взглянуть ему в лицо. Эделинг ловил воздух широко раскрытым ртом, кашлял так, что, казалось, его сейчас вывернет наизнанку, мотал головой и жмурил глаза, почти съеденные дымом. Позади него, на площадке перед дверью уже копошилась целая куча полуживых тел — люди рвались на воздух, давя друг друга, но, оказавшись снаружи, не имели сил даже отойти. Хирдманы растаскивали их, давая возможность выбраться тем, кто еще оставался внутри.
— Ну, ты осознал, с кем связался? — злобно спросил Харальд, обухом секиры приподняв подбородок Альдхельма. Тот закивал, хотя едва ли понимал, что ему говорят. — Ты понял, кто твой конунг, кто господин твоей жизни и смерти? Клянись почитать меня и повиноваться мне, как самому Радбоду, иначе я тебя живо отправлю обратно туда! — И он взмахом показал на пылающие стены.
— Клянусь! — прохрипел Альдхельм. — Пощади, кюнинг Харальд… Я клянусь… почитать тебя… пока мы оба живы!
— Поклянись богами!
— Клянусь милосердным Христом… клянусь Фроувой и Фосити…
— Запомни этот день! Ладно, погасите! — крикнул Харальд хирдманам.
И те охотно принялись за дело. Им гурьбой бросились помогать фризы, сбежавшиеся со всех сторон на шум, блеск огня и запах дыма: никому ведь не хотелось, чтобы пламя перекинулось на другие дома и выгорел весь Дорестад. К счастью, постройки вика была беспорядочно разбросаны на пару миль вдоль Рейна, между ними оставались значительные промежутки, и при влажной погоде искры и отлетающие головни гасли, не достигнув соседних строений. Фризы гудели и волновались, но тушение пожара сейчас было задачей первостепенной важности. Длинными жердями они разбивали сложенные груды хвороста, растаскивали огонь, рабов послали таскать воду из ближнего ручья и заливать пламя.
— О милосердные боги, пошлите нам дождя! — обратился к темному небу Рерик, безумно от всего этого уставший. — Хоть один раз это будет кстати!