Удалось разыскать всего троих уцелевших монахов, но за полтора года Хериберт успел «дать куколь», то есть постричь, еще пятерым. Мог бы принять и больше, поскольку желающих послужить Богу под покровительством графского духовника было немало, но Хериберт, сам искренне и преданно верующий, допускал в обитель только тех, в чьем бескорыстии и благочестии был уверен. Деятельный и самоотверженный, отец Хериберт ни мгновения не сидел без дела, неустанно помогая всем нуждающимся. Он же устроил в Дорестаде странноприимный дом, средства на содержание которого давала графиня Теодрада. Харальд поначалу ворчал, что своим деньгам его жена может найти применение и получше, чем кормить вшивых вонючих бродяг.
— Но отцы церкви учат нас: будьте гостеприимны по отношению друг к другу, ибо на Страшном суде Господь скажет: «…был странником, и вы приняли меня», — наставлял его отец Хериберт. — Принимайте странников и помните, что вы сами странники в веке сем.
И Харальд смирился: благочестивая супруга возмещала недостаток истинного благочестия у него самого и помогала жить в мире с христианским населением Дорестада. Более того: слава о белой голубке из гнезда Карла Великого распространялась по викам северных морей и привлекала в Дорестад торговцев, которые надеялись, что влияние жены-христианки укротит свирепость норманнского вождя. Так говорил один из свейских торговцев, и Харальд с тех пор стал иногда звать свою жену Голубкой. И даже изредка подкидывал ей денег: в Дорестаде вечно толкалась всякая братия из разорившихся торговцев, бедных крестьян, приехавших на торг, даже беглых рабов или просто бродяг, перебивающихся непонятно чем, так что ее странноприимный дом, или госпиций, как его называл отец Хериберт, всегда был полон.
На пир оба аббата, Хериберт и Бернульф, благоразумно не явились. Подвыпившие эделинги стали поднимать кубки, уже открыто провозглашая славу Фроуве с сестрами и Фосити. А когда наконец внесли на огромном блюде поджаренного кабана и Харальд встал со своего места, вместе с ним вскочили еще четверо или пятеро знатных фризов.
— Во славу Фрейи, Фрейра и добрых дис мы сейчас поделим этого кабана, и каждый благородный человек получит свой кусок! — провозгласил Харальд, уже немного нетвердо держащийся на ногах. За время жизни во Франкии, Фландрии и Фризии он пристрастился к вину, которое здесь можно было достать в любых количествах, и от привычного северянам пива или медовухи воротил нос. — И первая часть причитается мне, вашему конунгу!
Звание «граф» ему совсем не нравилось, тем более что здесь, в Дорестаде, власть короля Лотаря почти не ощущалась. В кругу своих или, как сейчас, в подпитии, он предпочитал называть себя конунгом Фризии.
— Погоди, не спеши так, Харальд сын Хальвдана! — возразил ему Альдхельм сын Ландоальда, один из самых знатных эделингов.
Это был рослый, весьма красивый человек средних лет, с темными волосами, одетый в роскошный шазюбль из византийского лилового шелка, с золотой каймой и вышивкой, с золотыми пластинками, вплавленными прямо в ткань с помощью раскаленного железного прута. Сохраняя верность обычаям предков, фризская знать, однако, уже давно перенимала у франкских придворных привычку к роскоши, а заодно и сами предметы одежды. Владея большими богатствами и проживая на таком оживленном перекрестке водных и сухопутных дорог, от этого было слишком трудно удержаться.
Альдхельм вел свой род от потомков одного из последних кюнингов Фризии, Радбода, правда, по женской линии. Иначе этим потомкам едва ли позволили бы остаться в живых. Сам Альдхельм претендовал на звание графа Фрисландского, надеясь под прикрытием этой должности восстановить власть и влияние своего рода, но короли, сначала Хлодвиг Благочестивый, потом его сын Лотарь, хорошо понимали, чем грозит им усиление старинной фризской знати. Даже норманны были предпочтительнее, поскольку мешали усилению эделингов, а эделинги мешали усилению норманнов.
— Сегодня, когда мы пируем в честь Фроувы и ее сестер Валлы и Хлуданы, самых добрых, самых щедрых и прекрасных из рода ванов, — продолжал Альдхельм, опираясь одной рукой на плечо своего брата Ландоберта, а в другой держа серебряный кубок с вином, уже не первый за сегодня, — я, потомок славного кюнинга Радбода, имею не меньшее право… получить голову кабана. В то время, когда старые боги правили миром, только сыны моего рода имели право делить кабана на священном пиру! Ибо в своих руках держали они и мирскую, и жреческую власть, водили своих подданных в бой и говорили от их имени перед богами!