Всадник, гнавший зверя среди соснового леса, казалось, играл со своей добычей, как кот играет с мышью. Опытная каурая трехлетка отлично чуяла повадки хищника, упреждая броски в стороны, так что, в конце концов, волку осталось положиться только на быстроту своих лап.
Отпустив поводья, наездник наслаждался этой бешеной скачкой, в любой момент могущей окончиться роковым падением. В одной руке он сжимал опущенный вниз арбалет, другой держался за гриву лошади. Одет охотник был в потертую кожаную безрукавку, простые штаны и видавшие виды сапоги. За спиной, в ножнах, укреплен был меч, не слишком длинный, чтобы не мешать конной охоте.
Волк забирал к северу, к озерам, где в низинах, густо поросших тощими осинами, мог бы спастись. Даже днем там низко стелилась туманная дымка, а деревья росли достаточно густо, чтобы не позволить лошади охотника продолжать преследование. Среди местных жителей гулял слух, что даже звери лесные избегают этих топких гнилых мест, но сейчас для серого приозерные низины были столь же желанны, как свежее мясо зарезанного оленя.
Этот волк был одиночкой, из тех, кто не ходят в стае. Его крупное сильное тело покрывали шрамы, полученные в многочисленных схватках с сородичами, из которых он привык выходить победителем. Случалось ему одолевать и деревенских загонщиков, опрометчиво считавших своих тощих коров и овец единоличным достоянием. Волк был хозяином обширной территории: от самых предгорий до верховий реки, которую люди называли Ширкой. Он умел считать до трех и знал, что одолел людей больше, гораздо больше. Он убивал их не из-за голода: ему всегда хватало лесной дичи, а зимой — скота в кошарах. Зверь расправлялся с двуногими в честном бою и только когда на него нападали. Если бы он умел, то удивился бы, узнай, что крестьяне прозвали его волком-убийцей.
Однако охотник, гнавший его сейчас через подлесок, был человеком, с которым матерому хищнику еще не приходилось сталкиваться. Нутром зверь чуял, что впервые столкнулся с противником, готовым его одолеть. Всадник был могуч, как одинокий дуб на лесной поляне, но дубы давали тень и отдохновение, а от преследователя накатывалась холодная волна безжалостной силы. Волк знал, что стрела охотника давно могла бы найти его загривок, и это туманило мозг волной кровавого ужаса.
Чутье всегда спасало его, когда людей, пытавшихся с ним покончить, было слишком много: зверь уходил в чащу или гиблые для загонщиков места, где можно было отлежаться. На этот раз он роковым образом ошибся: вместо того чтобы свернуть на тропу, ведущую к приозерным зарослям, волк выскочил на косогор, почти отвесно обрывавшийся к каменистому берегу Ширки. Осознав, что спасения нет, зверь крутанулся на краю откоса и, вздыбив шерсть на загривке, приготовился принять бой.
Оскалив клыки, с которых капала слюна, припав мордой почти к земле, волк следил за всадником, поднимавшимся на косогор, натягивая поводья. Взмыленный конь неохотно подчинялся узде, норовя пойти боком, все еще не остыв от упоительной скачки. Посреди косогора он даже встал на дыбы, но, повинуясь опытной руке, застыл, фыркая и мотая головой.
Холодные голубые глаза человека и залитые туманом безнадежной ярости зрачки зверя встретились. Охотник так и держал свое оружие опущенным, он сдерживал коня, разглядывая свою добычу с непонятным выражением. Волк зарычал. Человек ответил ему странным звуком, хриплым и мощным, потом поднял арбалет и пустил стрелу вверх, в солнечное осеннее небо.
— Убирайся! — крикнул он. — Прыгай! Если не разобьешься о камни, может быть, выплывешь.
Зверь не разумел человеческой речи, но понял, что проиграл и на его вотчине появился новый хозяин: двуногий, но с душой настоящего волка, ибо волки-одиночки, одолев, никогда не добивают поверженного соперника, готового убраться восвояси.
И все же он медлил. Позади был обрыв, острые камни и, может быть, смерть. Так не лучше ли вцепиться в глотку этому двуногому, оставшемуся без своего смертоносного летающего когтя? Он снова зарычал и сделал два шага вперед.
— Кром, — пробормотал охотник, — я так и знал, ты хочешь драться. Ну что ж, давай, убийца, посмотрим, на что ты способен.
Он отбросил разряженный арбалет, соскочил с коня, коротко свистнул, и умное животное тут же умчалось в кусты. Охотник расстегнул пряжку и бросил на траву перевязь с мечом. Потом скинул безрукавку и остался по пояс голым. Солнечные блики играли на буграх его могучих мускулов, рот ощерился в зловещей ухмылке. Широко расставив ноги и слегка пригнувшись, человек ждал.
На своем веку волк-одиночка повидал всякого, но никогда двуногий не выходил против него безоружным. Колья и рогатины, луки и сети всегда были подмогой голотелых тварей, которых он презирал, как презирал своих сородичей, нападавших стаей и пожиравших раненых товарищей. Этот человек с душей зверя предлагал честный поединок, и волк его принял.
В два прыжка хищник одолел разделявшее их расстояние и взвился в воздух, норовя вцепиться в горло врага. Сколько глоток довелось ему растерзать — много, очень много, гораздо больше трех! И всегда это было самым упоительным: почувствовать теплую кровь на клыках, вырвать кусок плоти… И тут же уйти, оставив недвижное тело на растерзание поедателям падали или погребение по обычаю тех, кто не смог уберечь единоплеменника.
Но на этот раз его клыки лишь клацнули в воздухе, а тело, не встретив ожидаемой преграды, больно ударилось о землю. Зверь кувыркнулся в траве, тут же вскочив на лапы, готовый к новой атаке. Теперь его противник оказался стоящим спиной к обрыву, он все так же щерил рот, но глаза его уже не были холодны: в них закипала ярость, беспощадная ярость воина.
Они были равны — зверь и человек — и из этой схватки живым выйти должен был лишь один. Волк стал осторожней: припадая к земле, он пошел кругом, выбирая удобный момент для нового броска. Охотник следил за ним, готовый увернуться или нанести смертельный удар. Его кулаки способны были переломить хребет и более крупному хищнику, и волк это чуял.
Так кружили они посреди склона в прохладе осеннего дня, то сближаясь, то расходясь, словно танцоры в жутком танце, выжидая рокового мига. Оба были закаленными бойцами: чутье вело зверя, опыт — человека. И все же двуногий ошибся первым.
Он оказался спиной к дальним кустам, ветви которых вдруг раздвинулись и из-за них показался еще один всадник. Увидев открывшуюся картину, он громко вскрикнул, а его лошадь испуганно заржала, прянув в сторону. Лишь мельком полуголый охотник бросил взгляд через плечо, но этого хватило волку, чтобы ринуться в атаку. Правда, он не достиг вожделенной цели — теплого человеческого горла: противник успел выставить локоть, и мощные челюсти зверя сомкнулись на его предплечье.
Человек не устоял на ногах и, сплетясь в единый клубок, они покатились вниз по косогору, подминая траву и ломая молодые сосенки.
Зверь знал силу своей пасти: ощущая вкус крови, он ждал хруста костей и вопля боли — боли, которая делает двуногого беспомощным и лишает его способности сопротивляться. А там — удар лапой или еще один страшный укус, и он победил: за ним останутся леса, где так много дичи, и поля, среди которых стоят деревни с кошарами… Но зубы вцепились словно не в податливую человеческую плоть, а в дубленую шкуру буйвола, и капли доставшейся ему крови были последней наградой за принятый вызов. Треск костей действительно раздался, но это ломались его собственные шейные позвонки, стиснутые могучей рукой победителя-человека.
Отбросив мертвого зверя, охотник поднялся и равнодушно оглядел рану. Клыки вырвали кусок плоти, обнажив сухожилие, которое, по-счастью, не было задето. Оглядевшись, человек нашел нужное растение с широкими мясистыми листьями, сорвал их и приложил к ране.
Понукая все еще упирающуюся лошадь, к нему спешил всадник, недавнее появление которого чуть было не стало роковым. Это был юноша лет пятнадцати, смуглое красивое лицо и темные кудри которого выдавали уроженца Аргоса. Одет он был щеголевато: шерстяная куртка с разрезами по бокам, сквозь которые ярко желтела нижняя льняная туника, красные шаровары с лампасами, заправленные в сапожки наборной цветной кожи, и маленькая атласная шапочка, украшенная пером. Вооружение всадника составляли арбалет и кинжал в инкрустированных серебром ножнах.