— Дядя Петя, я их видел. Их Сеня Прохоров караулит.
— Вовик, иди спать! — Екатерина Захаровна обняла сына и увела его из спальни. В коридоре Вовка прижался к ней, заплакал.
Когда она вернулась в комнату, Петр что-то достал из-под подушки.
— Это письмо из дома. — Он улыбнулся Самохиной. — Екатерина Захаровна, это адрес матери. Напишите ей: я обязательно приеду, только немного задержусь…
Сказал и только сейчас почувствовал: на заставе — необычайная тишина. «Даже в домино не играют… Только мошки жужжат… Нет, это не мошки, это в голове шумит…»
На дворе послышалось урчанье автомобиля. Заскрипели тормоза.
— Наконец-то приехали! — прошептала Екатерина Захаровна.
— Ну, где ваш малярик? — шумно входя в спальню, спросил врач.
— Какой малярик? — не понял лейтенант и, вспомнив, что утром вызывал врача к больному, ответил: — Ранен он. Пока вы ехали, его ранили.
Врач склонился над Петром, осторожно начал снимать с раны временную повязку.
— Товарищ лейтенант, вас вызывают к телефону из отряда, — позвал Самохина дежурный по заставе.
Возвратившись через несколько минут, Самохин тихо сказал врачу, кивнув в сторону Петра:
— Минск предлагает выслать за ним специальный самолет.
Врач отрицательно покачал головой и, поднимаясь с табурета, так же тихо сказал:
— Сержант не перенесет полета. Нужна немедленная операция. — Он повернулся к Екатерине Захаровне: — Приготовьте, пожалуйста, кипяток, таз, чистые полотенца и бинты. И как можно быстрее…
На урочище наступало раннее утро. Не по-осеннему голубое небо перечеркивали перистые облака. Воздух был тих. Недвижимо стояли ели, и желтеющие осины, и березы. Нахолодавшая за ночь почва отогревалась, и легкий пар поднимался среди деревьев. Будто перекликаясь друг с другом, барабанили по стволам сухостоя дятлы.
Прохоров и Матюшин шли по дозорной тропе, внимательно вглядываясь в покрытую опавшей листвой землю.
Тонкий горловой звук с переливами привлек внимание пограничников. Две крохотных буро-серых пичужки ворошили траву. Увидев людей, они нахохлились, распустили веером хвостики и завертели головками.
— Вертишейки, — улыбнулся Прохоров. — Напугались-то как! А не отступают.
Пограничники обошли разволновавшихся птичек и опять устремили взгляд на дозорную тропу. И вдруг Матюшин тихо сказал:
— По-моему, сержант выживет.
— Конечно, выживет, — ответил Прохоров.
— Только подумать, — добавил Матюшин: — больной был и пошел, а мог и не итти…
Секунду помолчав, Прохоров спросил:
— А ты бы разве не пошел?
ГОСТЬ ИЗ АМЕРИКИ
Чтобы устоять, Филиппов держался обеими руками за подпиравшую навес крыльца стойку. Стойка дрожала, и казалось, она вот-вот переломится и улетит вместе с навесом в кромешную гремящую снежную тьму. Ветер дул с такой силой и воздух был так густо насыщен снегом, что Филиппова охватила тревога: успели ли сержант Козолупов и солдаты Панюшков и Хорунжий, обходившие дозором побережье Кривого мыса, добраться до старой зимовки? А если и успели, то выдержит ли зимовка напор этой страшной бури? В прошлом году ветер сбросил с Кривого мыса в океан целую оленью упряжку.
Прищурив слепившиеся от снега веки, Филиппов поднял голову, вглядываясь в скрытое пургой небо.
Что же будет с этим американцем? Счастье его, если он потерпит аварию где-нибудь поблизости…
Радиограмма из Петропавловска на Камчатке извещала, что американец вылетел несколько часов тому назад. Значит, он с минуты на минуту должен пролететь над пограничной заставой.
А тут разразилась темная пурга. Когда она гремит над тундрой, непроглядный мрак окутывает землю, и люди и звери ищут спасения и закапываются в сугробы.
Филиппов простоял на крыльце всего минут десять, но уже промерз, как говорится, до костей и собрался было вернуться обратно в дом, погреться, как услышал неожиданно возникший и так же быстро затихший гул мотора и на какое-то мгновенье увидел в снежном хаосе промелькнувший над заставой силуэт. Вот он, американец!
Филиппов с трудом растворил дверь и вошел в освещенный керосиновой лампой коридор.
— Старшина Орлов, собираться!
Язык пламени в лампе взметнулся от ворвавшегося снаружи ветра и погас.
Через несколько минут пятеро пограничников, прикрепив к унтам лыжи и связавшись друг с другом веревкой, выбрались из дома и пошли в ту сторону, куда пролетел самолет. Нет, какое там пошли, — понеслись, подгоняемые ураганным ветром!
Скоро шерстяные шлемы, прикрывающие лица, заросли ледяной коркой и едва можно было дышать. Старшина Орлов, замыкавший небольшой отряд, подумал, что все равно им в такую пургу в тундре ничего не найти. Это все равно, что искать в океане щепку.
Мало надежд возлагал на успех дела и Филиппов, но разве мог он, начальник советской пограничной заставы, сидеть у самовара, когда был уверен в неизбежной аварии самолета, который пролетел чуть ли не над самой крышей?! Пурга, наверняка, притиснет, если уже не притиснула, его к земле.
Американский летчик должен был пролететь без посадки из Южной Кореи на Аляску. Маршрут его лежал над Алеутскими островами, но он якобы заблудился и совершил посадку около Анадыря. Сейчас американец был уже близок к Аляске, но он не учел темной чукотской пурги, которая загремела вдруг над этим огромным и далеким советским полуостровом. Летчик слышал, что на Чукотке часто бывают бураны и метели, но что такое темная пурга — он не знал и о сокрушительной силе ее мог только приблизительно догадываться. Между тем пурга, будто лапа гигантского дикого зверя, все сильнее прижимала самолет к земле, пока он не врезался носом в сугроб. Летчик успел выключить мотор, чтобы не произошел взрыв, и потерял от страшного удара сознание.
Минул день, и только поздно вечером, когда центр черной пурги переместился куда-то в сторону Берингова моря, пограничники увидели в тундре белый холм.
Филиппов и двое пограничников начали раскапывать холм, потому что в этом месте не было скал и это мог быть только засыпанный снегом самолет. А двое других солдат не могли уже им помочь: ефрейтор Варфоломеев лежал обмороженный, выбившийся из сил, а Владимир Орлов — он заменял на заставе фельдшера — оттирал его снегом.
Минут через двадцать усиленной работы пограничники откопали из-под снега разбитый в щепы пропеллер, затем показался разрисованный под акулью пасть острый клюв стальной птицы.
К утру небольшая спасательная экспедиция возвратилась на заставу.
Едва не замерзшего летчика и Ваню Варфоломеева уложили на койки, натерли растопленным тюленьим жиром и влили в них чуть ли не по стакану спирта.
Проспав часов двадцать кряду, летчик проснулся только на другой день. Он был так угнетен провалом своего полета, что не спросил даже, известно ли в Америке о его судьбе. А Филиппов — он не знал английского языка — смог лишь передать адресованную гостю радиограмму, полученную из Нью-Йорка через Аляску и Анадырь.
Целые дни американец молча сидел у окна, за которым бушевала еще непогода.
На четвертые сутки, когда пурга немного утихла, Джон (так звали американца) пояснил жестами: он хочет посмотреть, что стало с его самолетом.
Филиппов приказал приготовить собачью упряжку и поехал вместе с американцем и Варфоломеевым на место аварии.
Летчик постоял около разбитой машины, потом заглянул в кабину, вынул оттуда что-то и резким движением забросил далеко в снег. Знаками он попросил, чтобы ему помогли отломать край лопасти расщепленного пропеллера, и взял обломок с собой.
Через неделю за американцем прилетел самолет Главсевморпути. Молодой добродушный летчик поздоровался с пограничниками и с Джоном и сказал ему по-английски, что, повидимому, они завтра смогут отправиться в путь.