За обедом Парфенов рассказал подполковнику историю сада, где он работает почти десять лет.
— Теперь ваша очередь что-нибудь рассказать, — шутливо потребовал он. — Вы, наверное, на многих границах служили, во многих боях и схватках участвовали. Шпионов ловили, контрабандистов.
— Приходилось, — односложно ответил подполковник. — Но особенно интересного, такого, о чем пишут в приключенческих романах, со мной не случалось. Впрочем, одна история была, пожалуй, любопытная. Это случилось лет семнадцать назад. Я служил тогда в горах Тянь-Шаня, на границе с Синь-Цзянем.
— Там, кажется, было много басмачей? — напомнил Парфенов.
— Были и басмачи… — Подполковник задумался. — Да что басмачи! Я лучше о другом расскажу.
— В Н-ске вас ждет самолет, — сказал начальник заставы. — Вы должны поспеть туда послезавтра к утру. Обязательно к утру. Самолетов не будет до весны. Теперь все зависит от вас!..
Начальник сказал еще, что если испортится погода, Бочкарев и Юдин не должны сразу возвращаться на заставу, непогоду следует переждать в комендатуре.
Он пожал им на прощанье руки. Николай Бочкарев и Иван Юдин вскочили на коней и поскакали по каменистой тропе, сырой от осеннего тумана. Несмотря на ранний час, все оставшиеся на заставе пограничники вышли провожать товарищей и смотрели вслед всадникам до тех пор, пока они не скрылись за утесом.
В ленинской комнате только и было разговоров, что о Бочкареве и Юдине. Им предстоит преодолеть Северный хребет (средняя высота его равна высочайшей вершине Альп Монблану!), спуститься в Черное ущелье и добраться по нему до выхода в долину. Редкий горец отважился бы проделать этот путь осенью, в пору, когда начинались дожди и вот-вот могли обрушиться снегопады. Совсем недавно в Черном ущелье сшибло обвалом трех контрабандистов, тайком пробиравшихся из Синь-Цзяня. Больше километра падали они вниз, увлекаемые лавиной камней, прежде чем их изуродованные тела достигли отлогого ската, где и были найдены пограничным нарядом.
Отъехав от заставы километров четырнадцать, Бочкарев и Юдин вынуждены были спешиться и вести коней в поводу: путь на хребет оказался загроможденным обломками камней — результат нового обвала.
С каждым шагом горы становились все круче и все теснее сжимали долину. Что-то грозное было в этих каменных громадах, вздымавших острые снеговые вершины к сумрачному осеннему небу.
Николай шел первым. Иван — следом за ним, прихрамывая на правую ногу: поскользнувшись, он зашиб ее о камень.
Оба они молчали, и только цоканье подков нарушало суровую тишину гор. Судя по времени, солнце достигло зенита, но лучи его не могли пробить пелену густых туч.
Иван посмотрел на лошадь Бочкарева, к седлу которой был прикреплен длинный сверток, тщательно завязанный в плотную мешковину.
Подумать только, что именно им, Бочкареву и Юдину, выпала честь доставить сверток в Н-ск!.. Мысль эта заглушила чувство голода и усталости, показалось даже, что и нога ноет не так сильно.
Высоко на скале сидел снежный гриф. Он медленно поворачивал вслед за пограничниками лысую, приплюснутую голову, будто раздумывая, куда и за-чем идут эти люди; вдруг выскочил из-за камней горный баран и спугнул безобразную птицу. Гриф взмахнул крыльями и стал парить над ущельем.
— Чем он питается? — спросил Иван. — Неужели, в самом деле, падалью?
— Гриф? — переспросил Николай. — Падалью.
Вот, наконец, они преодолели полосу каменной россыпи, и Бочкарев скомандовал:
— По коням!..
Но недолго ехали они верхом. Минут через сорок им пришлось перебираться через нижнее течение ледника Катыльчек, сплошь покрытого толстым слоем морен. И странно было видеть рядом с ледником стройную, будто подстриженную садовником, серебристую тяньшанскую ель и корявую, низкую яблоньку.
Целый день Бочкарев и Юдин поднимались на хребет по крутым тропам. С трудом перебрались через снежный завал, из-под которого, пенясь и шумя, вырывался мутный ручей. На бурых склонах не было уже ни елей, ни диких яблонек, только приземистая арча все еще не хотела сдаваться холоду и тянулась к вершине хребта, тесно прижимаясь к скалам узловатыми ветвями.
Тучи висели в несколько этажей: и внизу, скрывая долину, и над головой, осыпая путника то снежной крупой, то бусинками крупного дождя, то промозглой туманной изморосью. Редкими порывами налетал свежий ветер. Всадники промерзли, несмотря на то, что были одеты в короткие дубленые полушубки и стеганые ватные брюки.
Левее тропы блеснуло небольшое озерцо. Юркий ручеек вытекал из него, устремляясь вниз. Может быть, это исток какой-нибудь большой реки?
Дышать становилось все труднее, а до перевальной точки нужно подниматься еще метров четыреста.
— Слезай! — скомандовал Бочкарев. — Лошадям невмоготу.
Они соскочили с лошадей и пошли рядом, держась за стремена.
Иван все чаще и шире раскрывал рот. В голове — гудение и стон, так гудят и стонут телеграфные провода в степи. Ноги стали какими-то ватными. А Николаю все нипочем: идет, будто по ровному лугу, только чаще шагать стал.
— Передохнем минутку, — предложил вдруг Бочкарев. Он оглянулся, и Иван увидел: лицо у товарища бледнее бледного и дышит он тоже с трудом.
— Вот он какой, Северный хребет! — виновато улыбнулся Николай.
— А ты держись… Скоро книзу полезем… Там легче станет, — подбодрил Иван, хотя только что хотел просить у Николая разрешения прилечь минут на пять и не мог без передышки произнести подряд несколько слов.
Бочкарев помрачнел:
— Успеть бы сегодня перевалить через гребень.
Ветер дул все яростнее. Хорошо еще, что в спину. Казалось, опрокинься назад, и не упадешь: ветер удержит тебя — такую он набрал силу. Гривы у лошадей вставали дыбом; и тучи, похожие на клочья густого тумана, неслись так быстро, словно их кто-то подстегивал.
Опасения Бочкарева оправдались: пришлось заночевать, не достигнув гребня хребта, потому что налетела метель и снеговая пелена застлала все вокруг.
Друзья укрылись под выступом скалы, прижавшись друг к другу и прикрыв собой снятый с Воронка сверток.
Наутро, когда ветер прогнал все тучи, снова тронулись в путь. Последние двести метров, оставшиеся до гребня хребта, пробирались по узкому обледенелому карнизу. Через каждые десять-пятнадцать метров останавливались отдыхать. Первым поднимался Николай, за ним, волоча ушибленную ногу, полз Иван. Потом они подтягивали на веревках лошадей. Особенно много хлопот доставлял сверток. Длинный и тяжелый, он стеснял движения, и друзья по очереди взваливали его на спину.
— Ну, вот и все! — выпрямляясь, воскликнул Николай.
Они были на гребне хребта.
Иван, тяжело дыша, встал рядом с товарищем, державшим на руках, будто ребенка, упакованный в плотную мешковину сверток.
Всюду, куда ни кинь взор, виднелись покрытое вечными льдами хребты. На западе голубел Адалай, на востоке синели кряжи сурового Мус-Даг-Дау, в самом центре которого, словно гигантская сторожевая башня, гордо вздымался к небу высочайший пик.
Отроги восточного хребта зажглись оранжевыми огнями, потом вершины заголубели, а когда брызнули первые солнечные лучи, на восточных склонах Адалая заполыхал пожар. Голубые вершины превратились в изумрудно-зеленые, на смену зеленым тонам вспыхнули фиолетовые и красные, всех оттенков — от пурпурно-багряных до яркоалых, словно на вершинах гор проступала кровь земли.
Глядя на величественную картину, Иван невольно подумал, что даже у самых неприветливых гор есть своя неповторимая красота.
— Надеть очки, — негромко сказал Бочкарев, и эти слова вывели Юдина из состояния восторженности. — Начнем спускаться! — добавил Николай. Ему было не до величественной панорамы: восход солнца не обрадовал его, напомнив о неумолимом беге времени и о том, что они могут опоздать в Н-ск. Метель задержала их на хребте на целых пять часов, а впереди еще большая часть пути.