— Только, пожалуйста, не говорите, что я красива и изыскана и не похожа ни на кого из ваших знакомых женщин и что вы боитесь влюбиться в меня. Вы все это в конце концов скажете, но давайте оттянем это на как можно более долгий срок. А что касается всего остального, то думаю, мы очень хорошо поладим.
— Я чувствую, что вы хотите сделать наше знакомство трудным для меня.
— Да. Разве отец вас не предупреждал?
— Предупреждал.
— Надо было послушаться его. Будьте к нему очень внимательны. Я уже столько встречала его «правых рук», что отношусь к ним весьма скептически. Но вы первый, кто задержался. И, похоже, что задержался надолго. Я много слышала о вас. Поздравляю.
— Я уже несколько лет мечтаю познакомиться с вами. Я постоянно читаю ваши статьи с таким… — Он замолчал. Он знал, что не должен был начинать разговора об этом.
— С каким? — мягко спросила Доминика.
— С таким удовольствием, — с облегчением закончил он фразу, надеясь, что она не будет продолжать разговора.
— Ах, да, — сказала она. — Моя последняя статья. Ведь это вы строили этот дом. Вы невольно стали жертвой моих редких приступов честности. Они не часто у меня бывают.
— Я последую вашему примеру и буду совершенно откровенен с вами. Не воспринимайте это как жалобу — нельзя жаловаться на критику. Но дом, построенный Халькомбом, гораздо хуже, чем тот, который вы раскритиковали вчера. Почему же вы так восхищались им? Или вам велели?
— Не льстите мне. Мне никто не может велеть. Неужели вы думаете, что кого-нибудь в нашей газете интересует, что я пишу в своей колонке о современных домах?
— Но почему же, все-таки, вы хвалили Халькомба?
— Потому что его дом — это такой ужас, что критиковать его бессмысленно. Вот я и решила расхвалить его до небес, чтобы позабавиться. И это, действительно, было смешно.
— Это ваш обычный стиль работы?
— Да. Но мою колонку никто не читает, кроме домохозяек, которые никогда не смогут позволить себе украсить свой дом со вкусом. Поэтому то, что я пишу там, не имеет значения.
— А что вам действительно нравится в архитектуре?
— Мне ничего не нравится в архитектуре.
— Вы, конечно, понимаете, что я этому не верю. Зачем же тогда вы пишете, если вам нечего сказать?
— Чтобы чем-нибудь заняться. Это занятие наименее отвратительное из всего того, что я могла бы делать. И в то же время наиболее занимательное.
— Но это не ответ!
— А другого ответа у меня нет.
— Но вам, видимо, нравится ваша работа.
— Да. Разве вы не видите?
— Знаете, я даже завидую вам. Работать в таком огромном предприятии как Пресса Вайнэнда! Самое большое газетное объединение в нашей стране, лучшие творческие силы…
— Послушайте, — сказала она, — доверительно наклоняясь к нему, — давайте я вам помогу. Если бы вы только что встретили отца, и он бы работал у Вайнэнда, это было бы как раз то, что нужно было бы сказать. Но не мне. Я ожидала, что вы мне это скажете, а я не люблю слышать от людей то, что по их ожиданиям мне понравится. Было бы гораздо интересней услышать от вас, что газеты — это отвратительная мусорная яма желтой прессы, а все работники, вместе взятые, гроша даже ломаного не стоят.
— Вы действительно так думаете о них?
— Нет. Но я не люблю людей, которые пытаются говорить то, что они думают, думаю я.
— Спасибо. Мне понадобится ваша помощь. Я никогда не встречал… О нет, нет… Это как раз то, чего вы не хотели от меня слышать. Но я действительно восхищаюсь Гейлом Вайнэндом. Я всегда мечтал с ним познакомиться. Какой он? Что он за человек?
— Не знаю. Я никогда с ним не встречалась
— Не встречались?
— Нет.
— А я слышал, что он очень интересный мужчина.
— Несомненно. Когда у меня будет настроение для какой-нибудь декадентской выходки, я может быть постараюсь с ним встретиться.
— А Тухи вы знаете?
— О, — сказала она, и он увидел в её глазах ту жестокость, которую заметил раньше. Но тон ей был также притворно весел. — Конечно, я знаю Элсворса Тухи! Он изумителен! Я всегда очень люблю с ним беседовать. Он совершенно потрясающий подлец!
— Ну что вы, мисс Франкон! Вы первый человек, кто…
— Я не хотела вас шокировать. Я действительно так думаю, я просто восхищаюсь им. Он исключительно цельный человек. Совершенство в своем роде. А ведь не так часто встречаешь совершенство в том или ином роде, не правда ли? Все другие так незакончены, состоят из многих разных частей. Но не Тухи. Он монолит. Иногда, когда я бываю зла на весь мир, я утешаю себя мыслью: ничего, мир сполна получит все, что ему причитается, потому что есть на свете Элсворс Тухи. Я буду отомщена!
— А за что вы хотите быть отомщенной?
Она внимательно посмотрела на него, её глаза были мягкими и ясными.
— Это очень умное замечание. Первая ваша умная мысль за весь вечер.
— Почему?
— Вы знали, что выбрать из всей той чепухи, которую я вам наговорила. Мне придется ответить вам. Мне хочется быть отомщенной за тот факт, что у меня нет ничего, за что бы мне надо было мстить… А теперь вернемся в Элсворсу Тухи.
— Я всегда ото всех слышал, что он чистый идеалист, что он совершенно неподкупен и…
— Что вы имеете в виду?
— Ну, вот, например, Кики Холькомб. Она права. Она ненавидит меня, но вынуждена иногда приглашать меня в дом к себе. А я не могу отказаться, зная, что она уже очень очевидно не хочет меня видеть. Сегодня я сказала Холькомбу, что я действительно думаю о его новом здании, но он мне не поверил. Он улыбнулся и сказал, что я милая маленькая девочка.
— А разве это не так?
— Нет. Во всяком случае, не сегодня. Я доставила вам сегодня столько неприятных мгновений… Но я постараюсь компенсировать это, сказав вам, что я действительно думаю о вас. Вы умный, благополучный, вполне понятный, тщеславный, и вы далеко пойдете. И вы мне нравитесь. Я скажу отцу, что одобряю его «правую руку». Хотя лучше мне этого отцу не говорить, потому что мои рекомендации он воспринимает как раз наоборот.
— А можно, я скажу, что я о вас думаю?
— Конечно.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы вы не сказали мне, что я вам нравлюсь. Тогда я мог бы надеяться, что когда-нибудь это будет правдой.
Она засмеялась.
— Если вы понимаете это, то тогда мы чудесно поладим друг с другом. И тогда это действительно может оказаться правдой.
Доминику позвали. Наблюдая за ней весь остаток вечера, Питер так и не смог понять, успешной или неудачной была его встреча с Доминикой.
Он ждал её у дверей. Прежде, чем успел произнести хотя бы слово, она сказала ему с очаровательной улыбкой:
— Нет, вы не можете меня проводить. Меня ждет машина. Но, тем не менее, спасибо.
Она вышла, а он беспомощно стоял у дверей, со злостью думая, что он краснеет. В это время он почувствовал на своем плече руку и, обернувшись, увидел Франкона.
— Питер, подвезти вас?
— Как? Разве вы не ушли? Послушайте, Гай, ваша дочь — самая прекрасная женщина из всех, кого я знаю!
— Да, может быть в этом вся беда…
— О какой беде вы говорите?
— А что вы о ней думаете? И забудьте о том, как она выглядит. Вы увидите, как быстро вы об этом забудете!
— Мне кажется, что она очень независима.
— Вы знаете, Питер, я был очень удивлен вашим долгим разговором с ней. Я никогда не знал, как с ней говорить, я так и не смог научиться этому. Я не понимаю, что с ней творится, но что-то явно творится. Она совершенно не хочет вести себя, как все люди. Её исключали из двух школ. Я не представляю себе, как она закончила институт. В течение четырех лет я с ужасом ожидал почты, боясь получить письмо из института об её исключении. Наконец, она встала на ноги. Я уже думал, что мне не надо будет о ней беспокоиться, но она стала еже хуже.