Встав в центре Круга, он лениво взмахнул рукой.
— Иди сюда, — позвал он Сновидца. — Тебе станет лучше.
Сновидец решился не сразу.
— Если это какой-то трюк, Линиум…
Линиум сердито нахмурился.
— А какой смысл, Сказитель? — сказал он, скривив губы. — Какой смысл мне тебя убивать — теперь? Если бы я хотел от тебя избавиться, я бы вышиб тебе мозги прямо там. Или ты думаешь, я собираюсь тебя утопить в электричестве? — Он рассмеялся. — Это же бред, Сказитель. Или ты судишь обо всех по себе? Да, наверное. Это был бы поступок вполне в твоем духе. В общем, ладно. Не рассуждай и иди сюда. Нам еще многое предстоит сделать, чтобы проникнуть обратно… ну, если ты собираешься спасти мир… Храни их Боже, — добавил он не без сарказма.
Сновидец неохотно вошел в Круг, и с удивлением обнаружил, что там тепло. И хорошо пахнет. Он окунулся в эти приятные ощущения, подставив тело невидимым токам нездешней энергии.
Линиум сидел на границе Круга и смотрел на Сновидца, как хищник, оценивающий добычу. Его черные волосы были как струи самой черноты, колыхавшиеся на ветру. В косых лучах солнца он был похож на окаменевшую марионетку-банраку — на существо, неспособное поглотить даже малую толику света, даже искру надежды.
Закончив с восстановлением тел, двое мужчин уселись на краю Круга. Линиум снова вырастил из пальцев пистолет и подстрелил крупную ящерицу, гревшуюся в лучах заходящего солнца. Ящерицу он зажарил в сгустке огня, тоже выброшенном из руки.
Пока это странное существо, некогда бывшее физиком Питером Линиумом, готовило ужин, Сновидец думал о Талис и о поляне с хрустальным святилищем, где они с Талис соединились в сновидении; у него было странное чувство, что это случилось не с ним, а с кем-то другим, причем очень давно. Он думал о том, что в его собственных историях двое любящих слишком часто не могли прикоснуться друг к другу, ибо они изначально были обречены на разлуку, и когда они умирали на поле боя — каждый сам по себе, в одиночестве, — с пронзенным сердцем, их смертельные раны почти не сочились кровью. Их лица были как пепел. И они улыбались, прощаясь с жизнью.
Он думал о Талис, и она предстала перед ним, как наяву. Подняла глаза, напоенные снами и грезами. Он тоже поднял глаза к небу. Серп новой луны был как улыбка на бледнеющем небе. То ли над Кругом, то ли в мыслях Сновидца. Ее голос звал его, переливаясь густым лунным светом. Помоги мне, Сновидец. Помоги мне. Его трясло — то ли от страха, то ли от возбуждения… она снова воззвала к нему, и голос был как порыв звездного ветра: Сновидец, злая Богиня знает, что я полюбила тебя…
Там, в сознании Сновидца, мерцающий серебром призрак информационных данных принял облик Талис посреди сверкающего леса. Ее окружали какие-то странные женщины, не похожие на людей. Женщины, истекавшие звериными снами. Медленно, не торопясь, она уничтожила их всех, распылила на атомы. При этом ее глаза горели бесстыдным наслаждением. Звериные сны разбежались по лесу — бродить среди древних деревьев.
Сквозь просветы между стволами виднелась долина, вся утонувшая в пышной зелени. Талис направилась туда. Ее пытались остановить, но она уничтожила всех, кто стоял у нее на пути. Потом она остановилась, растерянно огляделась и вдруг поняла, что оторвалась от своего мира — царства звездного света, — и ей стало так страшно и горько, и эта горечь излилась на солнце, на облака в небе, на сочную Землю и на все, что там есть живого.
Сияющая Сенида вышла из бесстыдного наслаждения тьмы, и на этот раз Талис сложила оружие и впила в себя свет Богини, как ослепительное сладострастие.
Она прикоснулась к Сениде, точно призрачная возлюбленная, а потом вдруг обернулась к Сновидцу.
— Ты дурак, — рассмеялась она. — Ты всегда шел в никуда, как про тебя всегда и говорили. А теперь это самое никуда пришло к тебе само. Хотя, наверное, лучше сказать — нигде. Все закончится просто. Ты станешь вымыслом, пагубным наваждением — досадным упущением.
Талис приникла к губам Сениды, а потом вновь обернулась к Сновидцу.
— Ты знаешь многое, что сокрыто за письменами. И отныне всегда будет так, что тебя будут жалить дважды. Дважды в неправильном месте, дважды в неподходящее время.
Она рассмеялась, как гиена…