– Если ему угодно меня видеть, то он может сделать это только сейчас – сказала она клерку в приемной. – Он просил меня зайти, и у меня не будет другого времени.
Это не было приказанием. Она говорила таким авторитетным тоном, что приказание казалось излишним. Она поднялась наверх, обдав Китинга невидящим холодным взглядом. Это и была дочь Франкона. Её звали Доминика. В своей последней статье она резко критиковала дом, построенный по проекту Китинга. Затем она подрывала авторитет фирмы своего отца. Вот почему Франкон вызвал её к себе.
Китинг услышал голос Франкона, громкий, сердитый и беспомощный:
– … получить такой удар от своей собственной дочери! Я привык к твоим фокусам, но это уж слишком! Что мне теперь делать? Как я должен объяснить это? Ты понимаешь, какое положение я занимаю в обществе?
Китинг хотел войти, но в это время услышал, как Доминика рассмеялась. Звук её смеха был так весел и так холоден, что Китинг решил не входить. Он вдруг почувствовал, что ему страшно. Почти также страшно, как тогда, когда увидел её глаза, которые казались усталыми, презрительными и оставляли у человека впечатление холодной жестокости. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что теперь-то он наверняка заставит Франкона познакомить его со своей дочерью. Но где-то в душе он смутно чувствовал, что лучше было бы ему никогда больше не встречаться с ней.
В доме Ральфа Холькомба собрались гости. Среди приглашенных был и Питер Китинг. Он скучал и поглядывал на часы, размышляя, когда будет удобно уйти. В это время в маленькой библиотеке он увидел Доминику в окружении трех молодых людей. Она стояла, прислонившись к колонне, со скучающий видом. Молодые люди явно утомляли её своим вниманием. На ней было облегающее черной бархатное платье.
Питер разыскал Франкона и попросил немедленно представить его дочери.
Они вошли в библиотеку вместе.
– Доминика, дорогая, могу ли я представить тебе Питера Китинга он моя правая рука.
Доминика поклонилась.
– Я очень давно хотел встретиться с вами, – сказал Китинг.
– Это интересно, – ответила Доминика. Вы, кажется, хотите быть ко мне внимательным, хотя отец предпочел бы, чтобы вы не были бы столь мягки и дипломатичны.
– Что вы имеете в виду, мисс Франкон?
– Мне кажется, что мне с самого начала следует предупредить вас, что мы с отцом не ладим. Чтобы вы не сделали неправильных выводов.
Китинг с облегчением подумал, что в ней нет ничего пугающего. Кроме контраста между словами и тоном, которым она их произносила. Он не знал, чему верить. Франкона рядом уже не было.
– Вы попросили отца представить вас, но он не должен был дать мне это заметить. Однако, если мы оба это понимаем, тогда все в порядке.
– Почему вы не думаете, что причины, заставившие меня просить вашего отца о представлении вам, могут не иметь с ним ничего общего?
– Только, пожалуйста, не говорите, что я красива и изыскана и не похожа ни на кого из ваших знакомых женщин и что вы боитесь влюбиться в меня. Вы все это в конце концов скажете, но давайте оттянем это на как можно более долгий срок. А что касается всего остального, то думаю, мы очень хорошо поладим.
– Я чувствую, что вы хотите сделать наше знакомство трудным для меня.
– Да. Разве отец вас не предупреждал?
– Предупреждал.
– Надо было послушаться его. Будьте к нему очень внимательны. Я уже столько встречала его «правых рук», что отношусь к ним весьма скептически. Но вы первый, кто задержался. И, похоже, что задержался надолго. Я много слышала о вас. Поздравляю.
– Я уже несколько лет мечтаю познакомиться с вами. Я постоянно читаю ваши статьи с таким… – Он замолчал. Он знал, что не должен был начинать разговора об этом.
– С каким? – мягко спросила Доминика.
– С таким удовольствием, – с облегчением закончил он фразу, надеясь, что она не будет продолжать разговора.
– Ах, да, – сказала она. – Моя последняя статья. Ведь это вы строили этот дом. Вы невольно стали жертвой моих редких приступов честности. Они не часто у меня бывают.
– Я последую вашему примеру и буду совершенно откровенен с вами. Не воспринимайте это как жалобу – нельзя жаловаться на критику. Но дом, построенный Халькомбом, гораздо хуже, чем тот, который вы раскритиковали вчера. Почему же вы так восхищались им? Или вам велели?
– Не льстите мне. Мне никто не может велеть. Неужели вы думаете, что кого-нибудь в нашей газете интересует, что я пишу в своей колонке о современных домах?
– Но почему же, все-таки, вы хвалили Халькомба?
– Потому что его дом – это такой ужас, что критиковать его бессмысленно. Вот я и решила расхвалить его до небес, чтобы позабавиться. И это, действительно, было смешно.
– Это ваш обычный стиль работы?
– Да. Но мою колонку никто не читает, кроме домохозяек, которые никогда не смогут позволить себе украсить свой дом со вкусом. Поэтому то, что я пишу там, не имеет значения.
– А что вам действительно нравится в архитектуре?
– Мне ничего не нравится в архитектуре.
– Вы, конечно, понимаете, что я этому не верю. Зачем же тогда вы пишете, если вам нечего сказать?
– Чтобы чем-нибудь заняться. Это занятие наименее отвратительное из всего того, что я могла бы делать. И в то же время наиболее занимательное.