Я кричал и скакал от радости. Но когда попробовал объяснить соплеменникам, что же я сделал, какой прорыв это в охоте сулит, то натолкнулся на привычную, непробиваемую стену невежества и равнодушия. В порыве энтузиазма, сделал малые, учебные луки и попробовал научить мальчишек стрелять из них. К этому времени они уже настолько хорошо метали дротики, что с тридцати шагов попадали в стоящую на месте антилопу фактически гарантированно. Надеялся, что лук они освоят так же быстро как и копьеметалку. Но парни вообще не понимали как стрелять из него. Моего словарного запаса не хватало для нормальных наставлений, тумаки, крики, подзатыльники в этом деле мне не помогли. Их стрелы летели куда угодно, но только не в цель, они не понимали сам принцип, как надо целится из лука. Вот что может быть проще, а они не понимали! Будь на моем месте какой-нибудь гений педагогики, он несомненно добился бы результата, но я не смог и вновь провалился в привычную пучину равнодушия. Меня невероятно раздражали соплеменники, бесили своей глупостью, настолько бесили, что ночью мне снилось, как я встаю и душу их по одному. Все чаще и чаще, моё сознание убегало куда-то и над телом вновь обретал власть его старый хозяин -- Одыр.
В тот день когда умер Слух, я сломал клетку и выпустил щенков. Думал убегут, но они остались. Как они выжили, постоянно тискаемые детьми и питаясь объедками, не знаю, но выжили. Они все время ходили за мной, неразлучная парочка Ласка и Шкет. Когда уходил на охоту или в сельву, даже приходилось привязывать их, что бы не увязались следом. Не смотря на свое дикое происхождение они оказались очень смышлеными, отзывались на имена и перебегали на мой свист. Если бы не они, думаю я бы сдался и поменялся местами с Одыром.
Я просто не видел смысла во всем, что могу сделать далее. Мне уже удалось многое. Переселил племя из сельвы. Научил охоте и рыболовству, обучил их созданию примитивных инструментов для подобной жизни. Они это приняли и пока принимали, я видел смысл в движении дальше. Но натыкался на глухую стену равнодушия, стоило мне попытаться привить что-то большее.
Когда учил делать копья, дротики, наконечники, плести короба и веревки, то меня слушали, и по настоящему пытались понять и воспроизвести, то в остальном... Стоило мне перестать следить за сменами у коптильни, как её тут же забросили. То что мясо обработанное дымом можно сохранить дольше, на поверку оказалось никому не нужным. Племени хватало и водного "холодильника". Посудой для приготовления супа и бульонов пользовались, но научить кого-то делать обжиг не вышло ничего.
Обучить лепке не составляло труда, но вот дальше полный провал. Никак не выходило объяснить, как это постепенно нагревать, а потом так же равномерно остужать заготовки. Мои попытки обучить гончарному делу закончились тем, что на свободу вырвался Одыр и до полусмерти избил Лаща, который в очередной раз, чуть ли не в двадцатый, загубил миску при обжиге. И я понял, вот он предел. Сделай я хоть самолет, это ничего не изменит. Древние люди принимали и способны были обучится только тому, что им нужно здесь и сейчас, не в состоянии думать о завтра, не говоря о более отдаленном будущем. И никакие крики и наказания, не способны были изменить то, что было вложено в них с самого раннего детства.
В один из моментов просветления, попробовал научить Ла, как самую смышленую, основам русского языка. Через неделю, едва успел перехватить контроль над вновь проснувшимся Одыром, девочка отделалась сломанным носом и множественными ушибами, а не вмешайся я, древний, живущий в глубинах моего разума, убил бы её. Моё меркнущее сознание не способно было контролировать Одыра в моменты сильной злости. Что бы избежать тотального геноцида, мне пришлось становится все равнодушнее и равнодушнее.
Я отказался от технического прогресса, полностью посвящая себя тренировкам в стрельбе. Не хотят ничего нового, не способны понять, ну и пусть. Главное, что бы люди племени выжили, расплодились и разнесли по свету хоть те крупицы знаний и технологий, которые мне удалось им привить. О большем я и не мечтал. Да и разучился я мечтать к тому времени.
Новый лук отодвинул угрозу голодной смерти. Невероятный глазомер и координация древнего, чье тело я занял, в купе с этим инструментом, все это позволило вести охоту на антилоп гну. А одной такой антилопы хватало на неделю, кормить все племя. Да и мальчишки, нет нет , да забивали дротиками одиноких газелей, к тому же рыбалка хоть и стала во много раз более скудной, но то же вносила свою лепту.
Когда мне становилось совсем невмоготу, а желание все бросить и уйти куда глаза глядят накатывало с почти необоримой силой, тогда я уходил от всех взрослых к южному обрыву, забрав с собой щенков. От детей так было не избавится. Если щенки как привязанные все время ходили за мной, то дети ходили за щенками. Их можно понять, ведь мелкие псы были их единственным подобием игрушек. Вначале я бесился, ругал нянек, но потом подумал: "а дети то в чем виноваты?", пусть ходят. Тем более они мне не мешали, сидели тихо рядом, пока я занимался щенками, смотрели и не лезли под руки.
Наплевав на людей, как в компенсацию этого, я принялся усердно дрессировать Ласку и Шкета. Они меня понимали и это грело душу приятным теплом. Эти псы стали мне во много раз роднее соплеменников. Когда им еще не было трех месяцев, они уже умели подавать лапу, понимали команды: "ко мне", "тихо", "голос", "фу" и "апорт". Я ждал когда они вырастут и смогу взять их с собой на охоту, почему то эта мысль была безмерно приятной.
Сейчас я понимаю, что тогда был безумен, долгие два месяца моё сознание едва держалось в теле. Возможно так и закончилась бы попытка еще Нерожденного Бога спасти себя и людей, моим безумием и провалом. Возможно, так бы и произошло. Если бы случайность не ткнула меня носом в ответ. В ответ, который всегда был рядом.
В тот перевернувший все день я вернулся злым с неудачной охоты. Злой и раздраженный своим промахом, который не только позволил антилопе убежать, но и привел к потере лучшей из моих стрел, поднялся на холм, отпустил парней и прямиком отправился к тому месту где привязал собак.
Что бы щенки не мозолили глаза взрослым, обычно я оставлял их за зарослями кустарника. Так сделал и перед тем как уйти на эту охоту. Не успел я дойти до этих кустов, как услышал веселый, счастливый и беззаботный детский смех. Хотя детям в племени давать имена не принято, пока они не вырастут хотя бы по грудь взрослому, этот смех я узнал. Так чисто и звонко умела смеяться только одна девочка двух с половиной лет, про себя я именовал её Улыбкой.
Этот её смех обладал чудодейственным лечебным эффектом, стоило ей рассмеяться, как пелена равнодушия спадала с моего разума, пусть не на долго, но спадала. Я даже улыбнулся сейчас, а потом...
Потом случилось то, что перевернуло историю мира.
Расставило все по своим местам.
Прогнало моё безумие, пнуло его так, что оно убежало и больше не возвращалось никогда.
То, что дало мне сил.
Чудо которое не могло не случится.
Чудо которое я -- дурак, не видел, хотя оно всегда было рядом.
И если бы я отдался своему равнодушию полностью, то оно прошло бы мной незамеченным.
Но повезло.
Повезло этому миру.
Повезло Нерожденному и человечеству.
Повезло, потому что из-за кустов я услышал.
-- Тай лафу! - И звонкий смех. - Маласес Ласка! Халосая собаська!
Меня как камнем по голове ударило. Аж искры из глаз посыпались. Не веря своим ушам, я выглянул из-за кустарника.
Рядом с привязанными щенками сидела Улыбка. Она выглядела очень серьезной и сосредоточенной. Почесав Ласку за правым ухом, она не по детски выпрямила спину, придала своему лицу "взрослое" выражение и произнесла, обращаясь к Шкету: