Опубликованное в 1973 г. сирийское житие Максима побуждает нас к исправлению данных более поздней агиографии. Он родился не в столице и не в знатном семействе, а в Палестине, в голанской деревушке. Оставшись в 9 лет сиротой, был отдан в один из палестинских монастырей, очагов оригенизма, где глубоко проникся традициями Евагрия. В 614 г. он бежал от персидского нашествия и возобновил монашескую жизнь в Хрисополисе, недалеко от столицы. Но в 626 г. персы угрожают самому Константинополю. Подобно множеству беженцев, Максиму пришлось скитаться по всему Средиземноморью, пока он не осел окончательно в Карфагене. Здесь он сделался духовным сыном Софрония, знаменитого палестинского монаха, в будущем — патриарха Иерусалимского во время захвата города мусульманами. Среди этой безмерной трагедии, настоящего апокалипсиса внутри истории, евагрианская невозмутимость и ареопагитское возвращение всех вещей к Богу более не соответствовали действительности. Софроний познакомил Максима с духовностью Макария, учившего об обращении отчаяния в доверчивую надежду, о первенстве любви. «Кенозис» Бога и соответствующий кенозис христианина осмысляются в духовных трактатах Максима, большая часть которых написана в Карфагене.
Начиная с 638 г. империя предпринимает отчаянные попытки привлечь на свою сторону монофизитов [33] восточных провинций, готовых отворить врата любым нашествиям. Сверху навязывались доктринальные компромиссы: «моноэнергизм», затем «монофелитизм» (единое действие и единая воля — а именно Божественные — во Христе). Максим, к тому времени признанный авторитет в делах веры, бросается в богословские сражения, доказывая важность человеческой воли во Христе, и в силу этого предстает мятежником, компрометирующим единство и силу империи. Он обращается за поддержкой к римскому престолу и становится инициатором созыва в 649 г. Латеранского собора, провозгласившего наличие двух воль во Христе, ибо Он «пожелал и осуществил наше спасение одновременно и по Божеству, и по человечеству». Определение, запечатленное двойным мученичеством: папы и богослова. В 653 г. папа Мартин и Максим были арестованы имперскими войсками и препровождены в Константинополь. Приговоренный к ссылке Мартин умер от истощения сил в 665 г. в Крыму: то был последний папа–мученик, а также последний папа, противопоставивший преходящей (мирской) власти лишь собственное мученичество. Максим, сосланный во Фракию, отвергал любые компромиссы. В 658 г. его привезли в Константинополь, где он оказался в полном одиночестве, так как епископат, патриарх и даже папа Виталиан приняли императорский запрет «а упоминание спорных проблем. Максим, этот одинокий пророк, ограничился ответом: «Бог вселенной, назвав Петра блаженным за то, что он должным образом исповедал свою веру, показал, что кафолическая Церковь есть правильное и спасительное исповедание Его Самого». Следовательно, Церковь — это и есть Максим. По истечении четырех лет суровой ссылки, в 662 г. он был осужден монофелитским собором: согласно приговору, Максима подвергли бичеванию, вырвали ему язык и отрубили правую руку. Умер он 13 августа 662 г. на Кавказе в крепости, куда был сослан.
Труд Максима по масштабу равен богословской сумме, где свободно используются аристотелевские категории. Но по форме и побудительному мотиву это труд мистика.
Мир был сотворен в ходе последовательных разделений, и задача человека — осуществить в соответствующей последовательности его синтез. Это призвание свершается во Христе, воссоединяющем космос и историю, возвращающем человечеству его роль посредника. Этот процесс достигает кульминации в общении святых, являющем лик грядущего Христа. Человек, как личностный образ Логоса, должен раскрыть и принести в дар Богу logoi всех вещей, их духовные сущности. Так человеческой рациональности даруется бесконечная творческая сила, позволяющая объединить и преобразить мир.
Человек свободен. Но его сугубо личная, заблокированная эгоцентризмом (philautia) свобода облекает в «страстную» оболочку глубинный порыв его спонтанности, или «природной свободы», могущей осуществиться лишь в Боге. Христос восстанавливает нашу природную свободу своей жертвенной, полной любви жизнью и хочет усмирить нашу личную свободу «кенозисом» распятия как доказательства Его безумной любви. «Через веру и милосердную любовь» мы творим себя по образу бытия Христова и через это, благодаря этой встрече, участвуем во взаимопроникновении Божественной и человеческой энергий, которое осуществляется в Его «составной ипостаси». Тогда желание обретет свой настоящий смысл в Богочеловеческой реальности добродетелей, соединяющихся воедино в любви. Человеческое существование становится литургией, интериоризацией и космизацией «таинств», «тайноводством» обожения.