Вторая проблема касается непосредственно происхождения человеческой коммуникации. Суть в том, что она не могла возникнуть из некоего кода, поскольку иначе нам придется исходно допустить существование того, что мы пытаемся объяснить (как получается со всеми теориями общественного договора). Ведь для создания любого эксплицитного кода необходимо, чтобы ему предшествовала некая форма коммуникации, не менее богатая, чем сам этот код. Например, если двое служащих хотят установить код, согласно которому два удара в стенку означают, что идет начальник, как они могут его установить без помощи какой-либо другой формы коммуникации? Знаковый коммуникативный код предполагает, что до него была некоторая форма коммуникации, которая в дальнейшем кодифицируется — приблизительно так же, как деньги вбирают в себя предшествовавшую им практику мены и торговли, которая в них, в известном смысле, кодифицируется. Эксплицитные коды, таким образом, по самой своей природе производны.
А как быть с более естественно возникающими «кодами», к числу которых относятся и языки? Они не создаются в эксплицитной форме заранее — так, может быть, удастся избежать порочного круга в их объяснении? Увы, нет. Одно из основных прозрений Витгенштейна (Wittgenstein 1953) в проведенном им обстоятельном анализе языковой коммуникации состояло в том, что новые потенциальные носители языка — например, дети — способны «взломать код», только если у них есть какие-то другие средства коммуникации или, по крайней мере, способы взаимодействия со зрелыми носителями языка. Иначе они оказываются в положении квайнова путешественника в чужеземном обществе (Quine 1960), который, слыша, как туземец произносит: «Гавагай», когда мимо пробегает животное, понятия не имеет, на какой аспект ситуации туземец намерен указать этим неведомым ему языковым выражением. Туземец мог бы «показать» чужестранцу, что он имеет в виду, но их диалог в конечном итоге сведется к какой-то форме некодированной коммуникации, к какому-то иному некодированному способу умственной сонастройки с собеседником.
Поэтому, если мы хотим понять человеческую коммуникацию, начинать с языка нельзя. Правильнее было бы оттолкнуться от какого-нибудь не основанного на предварительной договоренности, некодированного способа коммуникации и умственной сонастройки. Лучше всего на эту роль подходят естественные человеческие жесты: например, указательный жести пантомимическая коммуникация. Эти жесты просты и естественны, но, тем не менее, оказываются весьма мощным и при этом специфически человеческим средством коммуникации. Поэтому наш первый вопрос должен касаться того, как работают эти жесты — и лишь потом мы сможем подступиться к языку с его мириадами сложностей. В ответе на этот вопрос мы будем опираться, прежде всего, на максимально скрытую, крайне сложную, специфичную для нашего вида базовую психологическую структуру (psychological infrastructure) — способность к общим намерениям (shared intentionality), в рамках которой человек используют свои естественные жесты, порождая тем самым целый мир новых предметов коммуникации. Если нам удастся четко, систематично определить компоненты этой структуры с точки зрения как задействованных в ней когнитивных навыков, так и социальных мотивов, то мы сможем построить модель человеческой коммуникации, которую назовем кооперативной.
3.1. Указательный жест и пантомимическая коммуникация
Значительная доля исследований человеческих жестов была сосредоточена на знаковых языках глухих (напр., Armstrong, Stokoe, Wilcox 1995; Liddell 2003). Но поскольку такие языки по сложности своей не отличаются от современных звучащих языков, едва ли их можно считать отображением самых ранних стадий эволюционного развития специфически человеческой жестовой коммуникации. Проводились и исследования, предметом которых были жесты, сопровождающие голосовую речь и обладающие рядом уникальных особенностей в силу своей чисто поддерживающей роли в процессе коммуникации (McNeill 1992, Goldin-Meadow 2003а). Но если жесты появились в эволюции человека первыми, то самые ранние человеческие жесты должны были использоваться сами по себе, без каких-либо знаковых языков, звучащих или жестовых. Поэтому здесь мы, по крайней мере, исходно, обратимся к рассмотрению не тех человеческих жестов, которые используются в качестве замены или поддержки звучащей речи, а скорее жестов, которые выступают как самостоятельные и целостные коммуникативные акты. Именно их рассмотрение позволит нам понять, как взаимодействуют различные компоненты кооперативной коммуникации — в том числе и у младенцев, которые еще не умеют говорить, и, по всей вероятности, у людей древности до возникновения языка. Мы хотим узнать не только о том, как специфически человеческие жесты могли возникнуть из жестов обезьян в процессе эволюции, но и о том, как эти жесты далее могли привести к возникновению знаковых естественных языков.