Нет никакой причины сомневаться в отчете о том, что Сармьенто принял на себя руководство восстанием на том условии, что он получает диктаторские полномочия[1813], и тот факт, что мятежники предоставили ему эту власть, едва ли может указывать на их приверженность анархии. Более того, в качестве главы мятежной партии Сармьенто правил городом железной рукой, и до тех пор, пока его правление продолжалось, его приверженцы выглядели страстно желающими подчиняться ему[1814].
И еще мы видим, что мятежники без устали старались узаконить свои действия и установленный ими новый порядок согласием королевской власти. Они настойчиво пытались получить это согласие от короля Кастилии Хуана II или же обеспечить себе другого монархического патрона, который сможет одобрить их позицию. Их переговоры с наследным принцем Энрике и королем Наварры Хуаном I определенно двигались в этом направлении, так же как и их обращения к папе и другим князьям и властителям Церкви. Разумеется, с помощью этих шагов они пытались получить политическую или военную поддержку и повернуть общественное мнение против короля, но их обращения к этим властям сами по себе говорят о том, что они искали признания со стороны установившейся системы, церковной и светской, а вовсе не разрыва с ними, как это было бы в случае анархических устремлений.
Нельзя приписать таким устремлениям и аресты и казни марранов во время власти мятежников. Будучи неотъемлемой частью народного стремления ослабить силу и влияние марранов, эти акты могут рассматриваться как самовольные и незаконные; однако они базировались на власти правительства и на определенной форме судебной процедуры, которая хоть и порочна, но указывает на важность, придаваемую мятежниками власти закона[1815]. Более того, мятежники пытались формально узаконить хотя бы часть своих акций против конверсо путем издания антимарранских правил — «Толедского статута», которые, как они заявляли, были частью городского закона, данного и подтвержденного королями Кастилии. Мы также отмечаем, что «Докладная записка» Гарсии адресован «высочайшему и мощнейшему» королю [т. е. Хуану II Кастильскому] и принцу [Энрике, наследнику престола] или правителю, которому, согласно Богу, закону, праву и разуму, принадлежит администрация и управление [этими] королевствами»[1816]. Под «правителем» подразумевался человек на руководящей должности, который временно заменяет власть короля, если последний не может или отказывается исполнять свои обязанности. Правители этого типа время от времени появлялись в Кастилии и во многих других королевствах, в особенности во время несовершеннолетия королей, и мятежники подчеркнули, что такая администрация должна быть санкционирована существующими законами[1817]. Ясно, что те, кто признают необходимость руководства обществом правителем — при всех обстоятельствах — и более того, общества, действующего в соответствии с законами, не проповедовали анархию. Не могли они и быть подозреваемы в том, что стремились к ней.
И действительно, если что-нибудь отличает мятеж 1449 г. от народных бунтов в Испании в другие времена (как выступления против евреев в 1109 г.) или в других странах (как преследования «пастушков» во Франции или «черная смерть» в Германии), так это достойное внимания отсутствие анархических тенденций и решительное стремление основать, как можно скорее, законное, обычное правительство, чтобы проводить желаемую мятежниками политику в рамках национально признанной системы.
Отнюдь не антимонархический дух разжигал и «революционный» пыл бунтовщиков. Снова и снова в своих документах они подчеркивают свою приверженность принципу монархии, и даже верность тому королю, с которым оказались в конфликте. С этого они не сдвинулись. Это ясно показано в Петиции, адресованной Хуану II 2 мая 1449 г., так же как и в «Толедском статуте». «Докладная записка» Маркоса Гарсии тоже ясно демонстрирует прочную приверженность монархической системе как форме правления и не менее ясно выражает предпочтение мятежников тому, чтобы существующий монарх правил, как и положено королю, однако при том условии, что он выполняет свои королевские обязанности. «Восстание в Толедо, — говорит Гарсия, — не было направлено и не могло быть направлено против личности короля [или принципа монархии][1818], потому что граждане этого города прекрасно знают, что сказанный король — их король и господин по праву. Они также [знают, что они] его подданные, и хотят таковыми оставаться»[1819].
Это важное заявление, и у нас нет причины сомневаться в его искренности в свете всего направления аргументации мятежников, и в особенности в свете их повторяющихся утверждений о том, что не они покинули своего короля, а скорее король покинул их — устранившись от правления и предоставив тиранам вроде Альваро де Луны узурпировать его власть и править от его имени[1820]. Позже мы подробно остановимся на этом моменте, но пока представляется существенным подчеркнуть, что цитированное выше утверждение Маркоса Гарсии полностью согласуется и с другими его утверждениями и с утверждениями Петиции, не оставляющими сомнения в его позиции по поводу монархии как формы правления. В этой связи мы можем отметить обращение Гарсии к «сиятельнейшему королю и господину нашему дону Хуану, который согласно с законом является и должен быть королем этих королевств»[1821]. Мятежники, более того, выразили свое признание монархии как оптимальной формы правления признанием наследственного принципа царствования. Отсюда и оправдание того, что они поставили себя под власть Энрике, признанного наследника престола, поскольку король, по их мнению, не выполнял своих функций[1822]. Наконец, институт королевской власти являлся в глазах мятежников не только приемлемым, законным и желательным, но (поскольку он был божественного происхождения) еще и незаменимым и неизменным. «Почет королевской короны, — говорит Гарсия, адресуясь Хуану II Кастильскому, — проистекает от Иисуса Христа, а Вы Его представляете»[1823].
Все это, совершенно очевидно, не антимонархизм — и уж конечно не революционный антимонархизм — и судя по этому, Бенито Руано был в своем утверждении прав. Тем не менее ясно, что можно выдвинуть контраргумент, указывая на то, что тот же Гарсия в той же «Докладной записке» оправдывает неповиновение мятежников королю, превознося это как «требование больших реформ судебной администрации и великое оздоровление всех сословий»[1824]. Он не проявляет ни малейшей тенденции свернуть с мятежного курса и снова, как и в Петиции, ясно даёт понять, что, если король не примет линии поведения, предписанной ему мятежниками, они «примут оборонительные меры против него»[1825]. Это, конечно, иная форма заявления, что они будут сопротивляться даже с применением силы, и в любом случае они выходят из его подданства и отказываются почитать его. В свете этих бунтовщических высказываний не были ли его выраженные в высоких словах заверения в признании королевской власти просто лицемерием, когда на самом деле и он, и другие мятежники ненавидели и принципы, и практику монархизма и жаждали избавиться от его ярма?
1813
1815
См. мою статью «Did the Toledans in 1449 Rely on a Real Royal Privilege?» //
1816
См. «El Memorial contra los conversos dei bachiller Marcos García de Mora» //
1817
1818
Слова, добавленные нами в скобках, являются предположением мысли Гарсии, в особенности слова, выделенные нами курсивом в следующем предложении.
1820
Таковой, по существу, также была и позиция мятежной знати, выраженная в их заявлениях 1425 и 1440 гг. (цит. выше, стр. 197, 206), и это лежит в основе их оправдания своих многочисленных заговоров и бунтов против короля. Если такие заявления означают антимонархизм, тогда эти аристократы должны были бы выступать против королевской власти как формы правления, а это очевидный абсурд. Среди выразителей вышеуказанной критики были Альфонсо V, король Неаполя, и Хуан I Наваррский.
1822
Это подчеркнуто Маркосом Гарсией в его «Докладной записке», так же как и в
1825