Фиггис раскрыл близкие взаимоотношения между идеями, вдохновлявшими соборное движение, и политическими теориями по поводу природы наилучшего правления, развившимися в предыдущих столетиях. Согласно Фиггису, соборное движение питалось течениями мысли, которые поддерживали ограниченную монархию и давали постоянно усиливающееся обоснование власти закона, изданного народом. Напротив, победа папистской философии в середине XV в. усилила движение монархического абсолютизма, установившееся в Западной Европе в XVI и XVII вв.[1885] Этот тезис невероятно широк и глубок и требует дальнейшего исследования. Однако можно быть вполне уверенным в вероятности такой связи.
Это, конечно, не означает, что все те, кто придерживался папистской точки зрения, выражали те же взгляды в отношении короля, или наоборот. Этого не было во время крупного конфликта между папством и Империей и, безусловно, далеко не всегда случалось в период, последовавший за папской победой над соборностью. Но обыватели, которые настаивали на ограниченной монархии, склонялись к симпатии соборному движению. Не случайно соборничество черпало свою силу в Базельском соборе не столько от церковников, сколько от людей светских, в особенности юристов, и те чаще бывали адвокатами ограниченной монархии.
Судя по некоторым выражениям в адрес папства, Маркос Гарсия поддерживал соборность. Он угрожал папе призывом к собору определить позицию, которую Церковь должна занять по вопросу конверсо, и соответственно отреагировать на папские решения по этому вопросу. Он полностью отверг суждение папы, обвинив его не только в неподобающем подходе к этому делу с точки зрения канонического закона, но еще и в пристрастии к покровительству сильных. Для него нет и речи об автоматическом признании всеобъемлющего авторитета папы и отношения к его суждениям как к безошибочным или окончательным. Выше папы стоит собор, к которому христиане могут обратиться со своими жалобами. Но в особенности дух Базеля отразился в следующем пассаже «Докладной записки», в котором Маркос Гарсия недвусмысленно излагает свою теоретическую позицию по отношению к папству:
Не давайте высокомерным и господствующим тиранам быть самоуверенными; и не давайте амбициозным просителям и тайным льстецам надежды на помощь расширением божественной власти, которая гласит: что свяжешь на земле, то будет связано… и т. д. [Еванг. от Матфея 16:19], потому что самим фразированием реченной декларации реченная власть уже ограничена и истинно понимается [что означает], если ты свяжешь справедливо [это свяжется], и если ты не промахнешься [мимо замочной скважины], дверь откроется, как это отмечено в… декреталиях: а если это сказанное понято в другой манере [т. е. как вышесказанные толкователи хотели бы], это обозначит большую темноту и слепоту, потому что посланные будут иметь большую власть, чем пославшие, а меньший — большую силу, чем больший.[1886]
«Льстецы» и «просители» у Гарсии, разумеется, конверсо в Базельском соборе, и особенно Хуан де Торкемада, который воевал за верховную власть папы, его полную независимость и непогрешимость в противоположность позиции соборников. Мы видим, что Гарсии было хорошо известно о том, что происходило на том соборе, и мы можем с ясностью видеть, каким был его собственный взгляд на папство.
Он, конечно, тоже готов предоставить папе высочайший почетный титул, папа является наместником Христа, так же как король — наместник Бога, но наместник Христа — не Христос, а наместник Бога — не Бог. Власть, данная папе, не всеобъемлюща, она ограничена, так же как и власть короля, а судьей поведения папы должен быть собор, как и судьей короля — кортесы. Действительность его решений определяется точно тем же, что и в случае короля — то есть до какой степени они соответствуют справедливости, которая должна направлять все людские решения и которая является мерилом для оценки всех людских действий. «Истина [т. е. Бог], — говорит Гарсия, — не осуждает того, кого мирской трибунал осуждает несправедливо»[1887]. Таков взгляд Писания, и такова позиция собора, которому папа должен уступать и по которой папа должен жить, поскольку его трибунал тоже «мирской».
Мы видим здесь прямой вызов принципу папской непогрешимости. Но этот вызов идет и дальше — к оспариванию идеи об изначальном превосходстве папских суждений, и даже больше того — к вопросу о базисной честности, которая должна служить основой этих суждений. Его критика реакции папы на события в Толедо и на его отношение к мятежникам ясно отражает позицию Маркоса Гарсии. Почему папа вел себя таким образом, — спрашивает Гарсия, — почему он уступил Альваро и конверсо? Как мы видим, он приписывает эти уступки «страху» перед Альваро или «любовью» к этому тирану. Позже он признает или сделает вид, что признает, свое незнание причин поведения папы. «Неизвестно, — говорит он, — какая причина заставила Его Святейшество признать их [т. е. конверсо] добрыми христианами, в то время как декреты и декреталии сопротивляются, подвергают сомнению и противоречат такому признанию». Но если он недоумевает по поводу поведения папы, то у него нет сомнений по поводу реакции, заслуженной этим поведением. «Если существуют какие-то папские письма, — говорит он, — которые признают достойной эту проклятую расу против всякого божественного и людского закона», никакие включенные в них инструкции не должны выполняться. Но это была только негативная сторона рекомендованной им реакции. Что же до позитивной части, то сохраняется его прежнее заключение: «если папа вернется на правильный путь, город примет его приказы; и если нет — город будет вынужден принять «оборонительные меры» в том размере, в котором это позволяет справедливость»[1888].
Это, несомненно, предел обесценивания им папства. Папа может вести себя не только беззаконно, но и аморально, потому что он, как и король, подвержен человеческим слабостям и таким влияниям, как лесть, страх и интересы, как политические, так и материальные, и все это ведет его к насмешке и насилию над справедливыми законами в пользу тех, чьего благоволения он ищет. Хуже того, он может лишиться своей воли и оказаться инструментом воли других, как это случилось с королем Кастилии Хуаном II. В таком случае граждане Церкви не должны уважать его суждения, у них есть право «защищаться» против папы, право «принять оборонительные меры» против введенного в заблуждение и тиранствующего короля.
Мы видим примечательное сходство между его взглядами на монархию и на папство. И то и другое базируется на тех же принципах и связано с политической позицией, занятой толедскими мятежниками. Маркос Гарсия де Мора, их лидер, был сторонником политической линии, которая выступала за обуздание королевской власти, и он был последователем соборного движения, требовавшего ограничения папских прав. Он не стремился к упразднению папства, так же как и не призывал к уничтожению монархии. Он был готов предоставить и королю, и папе все формальные и церемониальные наивысшие почести, но фактически он хотел сузить их власть и лимитировать их прерогативы, так, чтобы они были тем, чем они должны быть прежде всего — не властителями по божественному праву, а правителями с согласия народа.
Проведя анализ интеллектуальных движений, откуда Гарсия черпал свои политические идеи, мы можем считать, что на вопрос, поставленный в начале этой главы, ответ получен. Радикальные взгляды на Церковь и государство, отразившиеся в кампании Маркоса Гарсии, были, в основном, продолжением различных идеологий политической и религиозной реформации, которые будоражили в его время Европу. При этом они не были ответвлениями милленаристского движения, зародившегося в Центральной Европе, волны которого вряд ли докатились до берегов Испании. Время от времени Гарсия в своей «Докладной записке» обращается к Святому Духу, но это не является реальным доказательством влияния милленаристской тенденции, так как подобные обращения были типичными для сторонников церковных реформ, как будто они верили в милленаризм[1889]. Мы готовы согласиться с тем, что обращения Гарсии к Святому Духу указывают на личное сознание человека как на высший авторитет и окончательного судью, но именно по этой причине они говорят не о глубокой, а скорее о поверхностной религиозности. Сняв с них тонкое религиозное покрытие, его обращения к Святому Духу могут быть определены как личные убеждения, каким-то образом освещенные божественным вдохновением, но истина которых, в конце концов, проверена человеческим обществом. По сути дела, в его глазах это не было голосом индивидуума, но vox popoli — или, скорее, голосом законного представительства общества, который должен быть или на который должна быть возложена верховная власть в Церкви и государстве.
1886
См.
1889
В это время, как справедливо то, что адвентисты, например, Милич, часто ссылались на Святой Дух, справедливо так же и то, что убежденные соборники ссылались на него не менее часто (см. J.A.W. Neander,