Гусман также опровергает другое обвинение, выдвинутое против теологов-марранов. Говорили, что они сочиняют свои книги из страха перед королями и прелатами и для того, чтобы заполучить от них побольше милостей. Гусман не видит никакой основы под этим утверждением. «В наше время, — говорит он, — нет такого религиозного рвения, чтобы они [т. е. авторы-конверсо] должны были [писать свои труды] из страха или надежды, потому что сегодня сердца королей и прелатов можно завоевать подарками и пожертвованиями скорее, чем доблестями и преданностью. А религиозное рвение не так сурово и неумолимо, чтобы заставить человека остерегаться греха и творить добро». Поэтому он должен придерживаться своего мнения, что среди конверсо есть преданные христиане и что «будет неверным высказывать настолько абсолютные и недвусмысленные обвинения целой нации»[1898].
Каково будущее конверсо в христианском мире? Гусман не отрицает, что вновь привитые, нежные ростки нуждаются в тщательном уходе, прежде чем укоренятся в вере[1899]. Он считает, что детей первого поколения обращённых нужно отделить от родителей и должным образом воспитывать их как христиан, потому что наставления и советы родителей производят сильное впечатление на сердца маленьких детей. Но даже если это и не сделано, он верит, что их обращение было полезным и благотворным, потому что Апостол сказал: «Я радуюсь тому, что имя Иисуса Христа прославляется искренне или пусть даже притворно». А главное, «предполагая, что первые обращённые не будут такими уж хорошими христианами, второе и третье поколение — и чем дальше, тем больше — будут католиками, твёрдыми в вере»[1900].
Чтобы доказать этот тезис, Гусман приводит пример христиан, которые обратились в ислам после мусульманского завоевания и чьи потомки показали себя такими противниками христианства, что воевали с христианами, старавшимися вернуть себе страну[1901]. Он также видел многих мавров, перешедших в христианский лагерь из-за разногласий со своим правителем, при этом оставшихся верными своей религии. При этом ни один из них не обратился в христианство, несмотря на то что мог свободно сделать это — и всё это «потому, что они были настолько преданы своему заблуждению, в котором укрепились с детства», что не могли оставить его[1902]. Более того, даже те из них, кто умер в Кастилии, оставались настолько привязанными к своей злополучной секте, что, несмотря на то, что у них не было причины бояться мавров, они всё равно упорно цеплялись за свою исламскую религию. Это то, что наследие и воспитание делают в вопросах веры. «Почему я не должен верить в отношении конверсо тому, что я видел у всех этих мусульман?» И здесь видно, что Гусман делает свои выводы насчёт конверсо не из прямого наблюдения, а путём аналогии; но на самом деле он может положиться на некоторый опыт также и в случае конверсо. В конце концов, когда он написал свой очерк о Павле из Бургоса (пожалуй, в начале 1440-х гг.), он уже встретил конверсо второго поколения, и он не мог не слышать их мнения и не знать, в чём заключаются их познания в иудаизме и христианстве. Это неизбежно приводит к выводу, что он основывал свою умеренную защиту «новых христиан» скорее на аналогиях, чем на свидетельствах, потому что был осторожен и не хотел слишком открыто выступать в защиту «новых христиан», тем самым навлекая на себя критику их ненавистников. Мы можем заметить его желание избежать этой критики, когда он открывает свою апологию почтительной декларацией в адрес тех, с чьим мнением он собирался спорить[1903]. «Почему я не должен думать о некоторых конверсо того, что я видел у всех этих мусульман?» Видел ли он на самом деле всех мусульман, которые пришли в Кастилию, и только немногих конверсо, которые жили там? «И таким образом мы, по-моему, должны оставить крайности в этих вопросах, поставить себе ограничения и быть сдержанными в своих оценках. Если люди знают каких-то конверсо, которые не соблюдают [христианский] закон, то пусть обвиняют тех перед прелатами, и таким образом, чтобы наказание было настоящей карой для виновных и служило предостережением для других; но выносить приговор всем, не обвинив лично никого, кажется мне скорее результатом желания опорочить, чем исправить»[1904].
Здесь, наконец, Гусман даёт нам намёк на то, что он действительно думал о столь часто высказанной критике в адрес конверсо. Не было представлено доказательств их нарушений в области веры, не было предъявлено обвинений, однако злые языки неустанно порочили конверсо и клеветали на них. Не основан ли весь этот разговор ни на чём ином, кроме злого умысла? Теоретически он мог найти какую-то основу для предположения, что первое поколение обращённых не будет «слишком хорошими христианами», но, судя потому, что он сказал о потомках христиан, обращённых в ислам, о втором и третьем поколении конверсо он не мог сказать этого даже теоретически. Он явно верил, что требуется время для того, чтобы обращение укоренилось, и что в любом случае сопротивление обращённых новой религии должно рано или поздно сломиться и исчезнуть под влиянием силы привычки и воспитания.
II. Лопе де Барриентос
Епископ Куэнки, дон Лопе де Барриентос, был одной из самых колоритных фигур в окружении Хуана II. Монах, теолог и автор трактатов на такие темы, как сон, прорицание и судьба, Барриентос был также крупным государственным деятелем и первоклассным политическим тактиком[1905]. Искренний патриот и убеждённый роялист, он занял твёрдую позицию в поддержку кастильских королей и мужественно сопротивлялся ненасытным грандам, которые подвергали опасности стабильность и безопасность страны. За выдающиеся услуги короне ему был пожалован ряд высоких административных постов. Он был одним из двух главных советников Кастилии (в последние месяцы Хуана II) и, вслед за этим, канцлером королевства (в первые годы правления Энрике IV). Но огромный политический потенциал Барриентоса был не востребован, возможно, потому, что правящие придворные остерегались иметь в своей компании человека, который, согласно Мариане, был одним из «честнейших и святейших» людей. Может быть, определение «святой» не слишком подходило дону Лопе, который в борьбе с мятежниками готов был использовать сомнительные дипломатические приёмы, но он, безусловно, был преисполнен жаждой справедливости и того, что он считал общественным благом. Более того, его тонкое чувство объективности и отличная наблюдательность делали его превосходным судьёй людей и их дел. Поэтому его взгляды на конверсо особенно важны для нас.
Согласно падре Хетино, Барриентос «хвастался наличием части еврейской крови в его жилах»[1906], в доказательство Хетино цитирует высказывание Барриентоса в послании его племяннику. Однако это высказывание не является таковым. Там сказано, что семья Барриентоса (не сам епископ) должна быть рада и горда тем, что «благодаря тебе [т. е. племяннику] и другим родственникам, мы имеем их [т. е. конверсо еврейского происхождения] в рядах семьи Барриентос»[1907]. Очевидно, что он не высказывался бы таким образом, если бы сам был полностью или частично еврейского происхождения. Он сказал, что помнит беседы, которые вёл со своим племянником на эту тему, и что тот сказал ему, что чувствует внутри себя «обе крови или расы, как кольчугу с прилегающим камзолом»[1908]. Комментируя это воспоминание, Барриентос пишет своему племяннику: «…действительно, ты располагаешь качествами двух рас, всегда вооружён мужеством [нееврейское качество] и осторожностью [еврейское свойство], дополняющими друг друга»[1909].
1905
См. о нем Т. Muñoz у Soliva,