Читать онлайн "Истоки инквизиции в Испании XV века" - Нетаньяху Бенцион - RuLit

Усилившись, это ощущение, или, скорее, убеждение, подстегнуло конверсо продолжить свое продвижение во всех возможных областях и направлениях. Соответственно, первые восемь лет правления Энрике были периодом экспансии марранской активности — как экономической, так и административной. Но нельзя сказать, что эта экспансия сопровождалась таким же усилением политического влияния. Несмотря на то что Докладчик сохранял свою славу и авторитет юриста, советника и администратора, у нас нет никаких указаний на то, что он когда-либо находился в близких отношениях с Энрике. Так или иначе, он скончался в 1456 г., менее чем через два года после коронации Энрике, а еще через год, в 1457 г., «новых христиан» постиг еще один тяжелый удар со смертью Алонсо де Картахены. В новом поколении кастильских марранов не выросло личности такого масштаба, чтобы сравняться с этими лидерами в гражданском мужестве и политической проницательности. Конверсо, занимавшие высокие посты при дворе, были политическими карьеристами несомненных способностей, но не такого уровня, как Картахена или Фернан Диас де Толедо. Мы вынуждены прийти к выводу, что упадок марранских лидеров при дворе сопровождался соответствующим упадком влияния конверсо.

Мы упомянули марранов, придворных короля, как конверсо-лидеров того периода, однако на самом деле у нас нет свидетельств, что кто-то из этих придворных делал что-либо в пользу конверсо как группы. Все же, в силу их позиций, которые делали их главной мишенью врагов марранов, вряд ли они могли избежать проявления интереса к своей группе или не оказаться замешанными в каких-то ее делах, в особенности в переломные моменты. Но, вне зависимости от существования или отсутствия общего лидера, имела место общемарранская политика, которая направляла поведение конверсо и, как правило, принималась всей группой.

Энрике IV был сложным человеком, раздираемым конфликтующими идеями и амбициями. Он считал монархию, которая функционирует должным образом, наивысшей и благороднейшей формой правления, но терпеть не мог большинство ее атрибутов и ее рутинные административные обязанности. Он принимал помпу и церемонии как неизбежные, но не ценил и не любил их. Как следствие, он не получал удовольствия от дворцовой жизни со множеством ее формальностей и искусственных ограничений. Был он человеком простых вкусов и привычек, что редко встречалось среди аристократов того времени, но обожал аристократический спорт — охоту. Не испытывая предубеждения против плебеев, он не гнушался их общества, признавал их заслуги и с готовностью выдвигал их на высокие государственные должности. Энрике требовал от своих подданных лояльности и подчинения, но отвергал всякие проявления раболепия, как, например, целование рук, и обращался к любому собеседнику на «вы», даже к ребенку. Он был щедрым и любил помогать нуждающимся, зачастую анонимно, но никогда не говорил о своих милостях и не хотел, чтобы ему о них напоминали. Его хронист Кастильо сказал о нем: «Король без гордыни, друг скромных и презирающий надменных»[2224].

Как правитель он ненавидел навязывать свою волю и предпочитал самые утомительные переговоры применению насилия и принуждения. Его внешняя политика была отмечена поисками мира, но не исключала и войну, если он считал ее «справедливой», как война с Гранадой[2225], или весьма выгодной для безопасности королевства, как битва с Арагоном и Наваррой[2226]. В особенности Энрике возражал против использования силы для улаживания внутренних конфликтов и предпочитал менее удовлетворительный компромисс опустошениям гражданской войны. Он выказывал большое сочувствие человеческим слабостям, часто прощая даже несомненных преступников, а если это было необходимо, то даже пытался завоевать их лояльность неприкрытым обращением к их алчности. Если можно рассматривать такие попытки как бесчестные, то нужно также видеть, из чувства справедливости по отношению к Энрике, что он рассматривал возможные альтернативы и выбирал те, которые считал наименьшим злом. Честный католик, но не фанатик, он мог испытывать симпатию к евреям и марранам, как, впрочем, и другие короли полуострова, и мог доверить даже свою личную безопасность скорее мусульманину, чем христианскому телохранителю[2227]. Нет нужды говорить о том, что привычки Энрике, так же как и некоторые его методы правления, приводили временами в ужас его друзей и вызывали критику противников.

Критика, однако, в первом десятилетии (или половине) его царствования была довольно мягкой. Пульгар назвал этот период «мирным», несмотря на то что и тогда страна не знала передышек от возникающих трений. Критика стала более агрессивной во втором десятилетии, которое началось с мятежа и оставалось беспокойным до самого конца. Отложив дискуссию о причине этого мятежа на более поздний момент, мы сейчас только вкратце коснемся главной цели мятежной кампании. Этой целью было разрушение репутации короля и, таким образом, лишение его народной поддержки. Справедливо было сказано, что, кроме Педро I, ни один из королей Кастилии не был столь бесславен. На его счет относили не только все беды королевства, настоящие и мнимые, но к тому же все больше и больше приписывали эти беды его «преступным наклонностям», его «жестокости» и его «извращениям». В целом Энрике публично изображался ужасающе непригодным для своей роли, при этом обвинялся попеременно, а то и одновременно, в тирании, ереси и предательстве.

То, что эти характеристики были просто абсурдными для любого, кто знал его, не должно приводить нас к выводу, что они не способствовали мобилизации общественного мнения против короля. У большинства людей отсутствует независимое суждение, они склонны отрицать альтруистические мотивы и чаще полагаются на повторяющиеся слухи, чем на то, что видят собственными глазами. Эти весьма распространенные черты человеческой натуры, которые делают всякое упорное опорочивание столь опасным, относятся, разумеется, и к случаю Энрике, так что постоянное обливание грязью его имени неизбежно оказало свое действие. Удивительным в его случае является то, что очень многие его подданные сохранили постоянную непоколебимую веру в него, но тем не менее к нему приставало очень много грязи. Противники Энрике обвиняли его в импотенции; это утверждение нанесло ему особый ущерб, а опровергнуть его было очень трудно.

Трудность эта, возникшая с самого начала, усугубилась в последние годы жизни Энрике, когда его сводная сестра Изабелла предъявила права на наследование трона на почве его предполагаемой импотенции. По последним исследованиям, Изабелла победила в споре, но не признанием правоты ее претензий, а силой оружия — победой ее армий над армиями Хуаны, дочери Энрике. Но она хотела победить и морально, т. е. «легитимизировать» свою власть, поэтому, чтобы удовлетворить это желание, ее агенты и окружение повсюду твердили об импотенции Энрике. Умелые хронисты, возглавляемые Паленсией, знали, как передать это утверждение потомству[2228]. Как следствие, непристойная кампания была увековечена историографией, в литературе мнение об Энрике было обобщено современным ученым, который сказал: «Его называли импотентом, и он им был во всех смыслах этого слова»[2229].

Из всех ведущих испанских историков только Мариана отвергал утверждение об импотенции Энрике[2230]. В современной истории такую же позицию занял Ситжес, который в своей работе об Энрике (1912 г.) первым бросил вызов этому утверждению, подверг его детальному критическому анализу и отверг суждение Паленсии о короле[2231]. За Ситжесом последовал Орестес Феррара, который тоже сконцентрировал свою атаку на Паленсии, назвав его «предательским хронистом», наймитом врагов короля[2232]. Оба предприняли решительную попытку восстановить доброе имя Энрике и очистить его запятнанную репутацию, но их аргументы почти не оставили следа. Только совсем недавно Ситжес и Феррара завоевали, наконец, заслуженную поддержку. Документальные открытия Тарсисио де Асконы[2233] и логические выводы, сделанные на их основе Хиллгартом[2234], похоронили некоторые ложные утверждения об Энрике, приведя его портрет ближе к исторической реальности. Нам кажется, то, как Лафуэнте изображал Энрике («трусливый король, лживый и нерешительный»)[2235], или картина, нарисованная Бальестеросом (человек «слабой воли» и «скудной энергии»)[2236], имеют мало общего с исторической правдой. Энрике не был трусом и часто вызывал опасность на себя[2237], он не был ленив, потому что зачастую для достижения целей, которые считал жизненно важными для государства, прилагал большие физические и интеллектуальные усилия. Не был Энрике ни нерешительным, ни слабовольным, а, наоборот, как отметил Валера, «волевым», потому что упорно следовал своей собственной воле, когда отклонял советы, с которыми не соглашался[2238]. То, что он иногда не предпринимал действий, которые его убеждали предпринять, не всегда было результатом, как думают многие, его «нерешительности», а, наоборот, в большинстве случаев результатом твердого решения воздержаться от действий в определенной ситуации, решения, часто пришедшего после долгого обдумывания.