Роль осведомителей и советчиков короля, которую эти двое, Альвар Гомес и Гонсало де Сааведра, играли, была не ролью верных слуг короны, а ролью предателей и союзников Пачеко и его сообщников. Еще в самом начале Пачеко удалось убедить Сааведру и Педро де Веласко, двух представителей короля в комитете, перейти на его сторону. Что же касается Альвара Гомеса, то он с 1462 г. был агентом Пачеко при дворе, регулярно предоставляя ему сведения о намерениях короля, так что Пачеко всегда мог подготовиться с ответами или эффективными контрударами.
Пачеко был уверен, что дорога перед ним открыта. С помощью решений арбитров он предполагал закончить последнюю фазу своего сложного и почти невероятного плана. Ему удалось упразднить наследование престола Хуаной, провозгласить Альфонсо единственным наследным принцем, поместить Альфонсо под свою опеку, отобрать звание магистра Сантьяго у Бельтрана, а затем вытеснить Бельтрана из двора. Теперь ему осталось только самому встать во главе администрации и сделать Энрике своей марионеткой.
Однако в этот момент он был остановлен. Энрике был готов отступить во многих вопросах, кроме одного-единственного: в своих правах короля. В этот критический момент ощущение опасности заставило его расследовать дела комитета, и тогда он обнаружил предательство своих людей. В результате он увидел комитет таким, каким он был — не комитетом арбитров, а кликой мятежников, наплевавших на доверие, оказанное им Оропесой, и действовавших в основном за его спиной[2327]. Это открытие освободило, разумеется, его от обязательства принять заключения комитета.
Пачеко сообщили о решении короля, как и о причинах, побудивших его. Он понял, что его возобновившиеся отношения с королем снова прерваны и, возможно, на этот раз навсегда. Ему не удалось сделать короля политическим заложником, точно так же как провалились попытки похитить его. Пачеко пришел к выводу, что Энрике слишком умен или слишком осторожен, чтобы попасть в ловушку. Теперь он понял, что его единственным спасением остался открытый бой до конца.
В результате раскрытия этого заговора Пачеко понес различные потери, но самой тяжелой из них была, несомненно, потеря услуг Гомеса как его агента при дворе. Поскольку это дело прямо связано с главным предметом нашего исследования, оно заслуживает особого внимания.
Пачеко знал, что без помощи Гомеса он не достиг бы столь многого. Гомес помог ему убедить короля отклонить каталонскую корону, остановить войну против Наварры и согласиться на арбитраж французского короля в его конфликте с Хуаном II. Гомес был тем, кто советовал королю и убедил его, вопреки советам всех друзей Энрике, передать инфантов Пачеко, и он вполне мог быть тем, кто составил план передачи наследования инфанту Альфонсо. Но нанесенный им вред был еще большим. Согласно королевскому хронисту Кастильо, он был «изобретателем всех бедствий [выпавших на долю короля], и он раскрывал все секреты Королевского совета, так что он шел по стопам Иуды, который продал своего Короля и Господина»[2328].
Что могло подвигнуть такого конверсо, как Гомес, предать монарха, который с такой благосклонностью относился к нему и поднял его на такой важный пост? В качестве королевского секретаря он стал богатым и процветающим, приобрел обширные владения, стал сеньором Македы, его высоко ценили и уважали. Без сомнений, он мог рассчитывать на дальнейшее продвижение и вознаграждения. Что же тогда он мог выиграть от предательства? Ответ Кастильо был: ничего. Но, «поскольку его достоинства были малы, а пороки многочисленны, он бежал от лояльности и нашел предательство привлекательным, так что, не вспоминая, кем он был вначале, и о милостях, полученных от Короля, он оставил за спиной стыд и страх перед Богом ради единственной цели уничтожения Короля»[2329].
Если это описание верно, то перед нами извращенный тип. Но распознал ли Кастильо истинную натуру Гомеса? У его поступков могли быть более веские причины, чем предрасположенность к предательству. Если попытаться соотнести его поведение с какими-то соображениями интересов конверсо, то можно предположить, что начало его предательства относится к определенному моменту, вскоре после того, как король представил в Риме петицию об основании инквизиции. Конечно, через несколько месяцев после этого король оставил эту идею в пользу значительно более скромного плана Оропесы, но, как только Гомес связался с Пачеко, тот уже знал, как скрепить эту связь. Точно так же можно посчитать, что нежелание или неспособность Энрике наказать организаторов погрома в Кармоне могли отвратить «новых христиан» вроде Гомеса от монарха[2330]. Но такие предположения должны оставаться лишь догадками, потому что мы на самом деле слишком мало знаем о последовательности событий. Безусловно, однако, то, что Энрике в общем был расположен к конверсо и скорее желал помочь им, а не навредить. Мало кто знал это лучше, чем Гомес. Зачем же тогда он с такой настойчивостью и энергией действовал против короля, друга «новых христиан», в пользу такого коварного политика, как Пачеко, который мог вдруг оказаться их открытым врагом?
Ответ, по нашему мнению, нужно искать в основополагающих принципах, которыми руководствовались марранские придворные во времена Энрике IV. Эти принципы освободили конверсо королевского двора от прежнего принципа «верности королю любой ценой», который, по существу, диктовал поведение их предшественников. Для них гораздо больше значила способность монарха навязать свою волю и сохранить порядок — способность, которой, как показали события в Кармоне, Энрике не обладал.
Альвар Гомес, несомненно, принял этот подход, но вдобавок к этому он счел Энрике, чья политическая философия была ему хорошо знакома, хроническим неудачником, чье поражение неотвратимо. Он мог также прийти к выводу, что никто при дворе не мог сравниться с Пачеко в хитрости, изобретательности, коварстве и целеустремленности. Он знал, к чему стремится Пачеко, и не верил, что его можно остановить. Гомес был уверен, что рано или поздно Пачеко достигнет своих политических целей и станет фактическим хозяином Кастилии. Если это так, то перед нами просто случай применения холодной логики в политической игре — макиавеллева тактика, направленная прежде всего на обеспечение интересов политика, о котором идет речь, и, возможно, также и интересов его группы, т. е. конверсо.
Если вышеизложенная гипотеза верна, поведение Гомеса может оказаться симптоматическим для многих конверсо его класса и положения. На самом деле, он не был единственным марраном среди ведущих чиновников администрации Энрике IV, который предал короля и перешел к мятежникам. Как минимум еще четыре высокопоставленных маррана пошли по его стопам[2331]. Совершенно очевидно, что они не были слишком обеспокоены планами Пачеко по установлению инквизиции, выраженными в решениях арбитражного комитета. Пачеко наверняка уверил их в том, что эти решения просто являлись инструментом для привлечения городов на сторону мятежников и что не следует принимать их всерьез; ничего не выйдет из этих планов, как ничего не вышло из предыдущего, предложенного Оропесой за несколько лет до этого; епископы отнюдь не горят желанием учредить инквизицию, и если не надавить на них, то они ничего не сделают в этом направлении. Пачеко мог заверить их в том, что ни он, ни его союзники не окажут давления на епископов.
Мы считаем, что подобные заверения были даны, даже несмотря на то, что Пачеко действительно планировал действовать в соответствии с решением комитета. События, однако, повернулись так, что невозможно было предугадать его намерения. Реакция Энрике на отчет комитета аннулировала все немедленные планы мятежников. Исчезла их надежда на захват администрации мирным путем. Обе стороны неотвратимо шли к столкновению. Более того, они шли к гражданской войне.