В своей «Докладной записке» Валера в большой мере опирается на работу Паленсии Decadas и на Кастильскую хронику, которая является вульгаризированной версией Decadas, и в таком качестве его «Докладная записка» может считаться лишенной настоящей исторической ценности. Тем не менее, будучи современником Энрике IV, знакомым с событиями того времени, и проницательным политическим обозревателем, он показывает своими замечаниями о марранах в «Докладной записке» и материалами из работы Паленсии, которые он принимает или отвергает, какова его позиция в марранском вопросе. Более того, поскольку его позиция противоположна превалировавшему антимарранскому настроению, а самое главное — позиции инквизиции, мы должны рассматривать ее как отражение его собственных мыслей и даже как выражение взглядов, которых он придерживался во время тех событий.
Валера не затрагивает антимарранские погромы 1462 г. в Кармоне (возможно, из-за слишком критической позиции Паленсии по отношению к «старым христианам» в описании этих событий) и взрыва агрессии против конверсо в Толедо в 1467 г. (на этот раз, наверное, из-за того, что Паленсия был слишком критичен по отношению к «новым христианам»). Он повторяет, однако, рассказ Паленсии о том, как король Альфонсо отклонил адресованную ему толедцами петицию с требованием разрешить им оставить у себя награбленное добро и должности, захваченные ими у конверсо в недавних волнениях, и назвал подателей петиции malvados robadores (злодейскими грабителями)[2800]. Точно так же он представляет беспорядки в Кордове в духе отчета Паленсии об иудействовании конверсо, которое тот представляет как причину взрыва волнений. По мнению Валеры, погромы были спровоцированы «большим богатством конверсо Кордовы, которое позволило им купить общественные должности» и «высокомерным» использованием этих должностей, которое «старые христиане не могли вытерпеть»[2801]. Так, причины беспорядков в Кордове были, согласно Валере, социальными и политическими, а религиозный аспект полностью исчез.
Он следует Паленсии также и в описании нападений на марранов и в других городах Андалусии, убийства Мигеля Лукаса в Хаэне и последующего погрома в этом городе. Он смягчает критику погромщиков, приписывая им «безумие жестокости», а не «безумную жажду крови», как у Паленсии. Но вместо этого он включает важное высказывание (взятое из Кастильской хроники), что конверсо Хаэна и Кордовы были убиты без всяких причин[2802]. Поэтому ясно, что в отношении Хаэна и Кордовы Валера исключает религиозную причину волнений.
Эти утверждения отнюдь не были малозначащими; на такие заявления в эпоху инквизиции требовалась немалая смелость. Даже при том, что Валера был maestresala короля и член его совета и пользовался расположением короля и королевы, дать инквизиции повод для обвинений в поддержке «еретиков» — и сделать это наперекор свидетельству своего главного источника (Паленсии) — означало взять на себя риск, продиктованный высокой моралью. Такой риск может позволить себе только по-настоящему мужественный человек.
Мужество, однако, покинуло его, когда он приступил к описанию основания инквизиции. Установление инквизиции, заявляет он, явилось результатом «озарения Божьей милостью сиятельнейших принцев, Фердинанда и Изабеллы», которые, в своем желании очистить королевства от всех преступлений, не забыли о ересях, которыми были заражены их подданные[2803]. Согласно Валере, носителями этих ересей были не только «многие недавно обращенные», но также «некоторые "старые христиане", что свернули с праведного пути». Среди последних он упоминает еретиков Дуранго (сметенных с лица земли за десятилетия до того!), сомневавшихся во всех истинах, кроме рождения и смерти человека, и тех, кто интерпретирует определенные части Священного Писания наперекор пониманию святых Отцов Церкви[2804]. Включением этих экзегетов и скептиков, так же как и ушедшей в прошлое ереси Дуранго, в число факторов, против которых была создана инквизиция, Валера старался представить инквизицию не как специфически антимарранскую институцию, а как антиеретическую вообще, и, таким образом, смягчил удар против своей группы. Нет сомнений, что именно по этой причине он утверждал, что короли последовали не только совету настоятеля Санта-Крус, Томаса де Торкемады, но и настоятеля монастыря Прадо, Эрнандо де Талаверы (который был конверсо)[2805]. Это утверждение заставило Суриту заметить: «Он не говорит правды. Эрнандо де Талавера не разделял намерений Торкемады. Он возражал против основания Инквизиции»[2806].
II. Фернандо де Пульгар
Как и Валера, Пульгар, сын маррана с превосходными связями, с юности находился при дворе Хуана II[2807]. Его интеллект был интеллектом человека раннего Ренессанса, пышно расцветавшего тогда в Испании, в то время как его моральные взгляды были сформулированы особой смесью идей, взятых из обоих Заветов и учений Святых Отцов, идей, определивших социальное кредо конверсо. Это кредо Пульгар был готов защищать. Он мог и не быть искусным фехтовальщиком, как Валера, но его мечом было перо, которым он орудовал с большим мастерством и, зачастую, с искусством жонглера. Его красноречие, как устное, так и письменное, и владение несколькими языками, включая французский, привели к его назначению секретарем и хронистом Энрике IV (в 1458 г.), а позже — послом в Риме и Франции. Эти же таланты принесли ему, при Королях-католиках, посты секретаря королевы, члена королевского совета и посла во Франции (1475 г.).
Поскольку он долгие годы был хронистом Энрике IV, то само собой разумеется, что он написал историю этого правления. Но если это так, то ни одна из его работ не сохранилась, за исключением, пожалуй, нескольких разделов, включенных в главы, предшествовавшие его «Хронике Королей-католиков». Эту хронику он начал писать в 1482 или в 1481 г., то есть после основания инквизиции, но то, что он пишет о конверсо до этого события, отражает взгляды, которых он придерживался — и выразил их — в период Энрике IV и в ранние годы Королей-католиков.
В своих сохранившихся главах об Энрике Пульгар не упоминает ни об одном из нападений на конверсо, случившихся во время этого правления (возможно потому, что он описывал их в другой своей хронике). Но он обсуждает марранскую проблему после времени Энрике — то есть до конца семидесятых годов — и в письмах, и в «Хронике Королей-католиков». Поскольку его письма предположительно несут в себе более ясное представление его собственных взглядов, мы начнем с них.
Из этих писем самым важным, несомненно, является его послание «Другу в Толедо»[2808]. «В этом благородном городе, — пишет Пульгар, — не относятся благосклонно к тому, что те, кто, как они думают, не имеет [правильной] родословной, получают почести и правительственные должности, так как принято, что их дефект крови лишает их способности управлять. В том же духе, некоторые не могут спокойно смотреть на богатство людей, которые, по их мнению, его не заслуживают, в особенности среди тех, кто приобрел его недавно. Эти вещи, которые считаются тяжелыми и нестерпимыми, возбуждают зависть, изводящую людей до состояния, в котором они берут в руки оружие и нападают»[2809]. Эти люди, по мнению Пульгара, хотят «исправить мир (emendar el mundo) и перераспределить его богатства и почести по своему собственному усмотрению» (arbitro). Ибо им кажется, что «мир идет по дурному пути и его ценности плохо распределены»[2810].
Из этого не следует делать вывод, что Пульгар говорит здесь о классовой борьбе в современном смысле слова. То, о чем он думает, фундаментальнее, сложнее и древнее. «Это очень старый спор, — говорит он, — и очень старая вражда», чьи глубокие корни ведут к началу человечества. То, о чем он говорит, — расовая борьба, где замешаны социальные и экономические элементы, но проистекает она, тем не менее, из других побуждений, которые пытаются использовать враги конверсо. Ставя право на богатство в зависимость от происхождения, люди, говорит он, совершают ошибку против закона природы, потому что «все мы произошли из той же материи (de una masa), и у всех нас благородное Начало». Они также заблуждаются по поводу божественного закона, который «хочет, чтобы мы принадлежали к одному стаду и были ведомы одним пастырем», но в особой мере они действуют против «доблести благотворительности», которая освещает путь к истинному блаженству. Пульгар добавляет, что многие из тех, кто считается «низкого происхождения» (baja sangre), становятся, за счет своих природных склонностей, большими учеными, или умелыми бойцами, или красноречивыми ораторами, или экспертами в управлении и администрации, в то время как другие, происходящие от королей и знаменитостей, остаются во тьме и забвении, ибо [«от природы»] неспособны[2811]. И это присуще не только человечеству в общем. «Даже среди братьев от того же отца и той же матери, мы видим, что один учен, а второй неуч, один трус, а другой смельчак, один щедр, второй жаден»[2812]. Поэтому не надо волноваться из-за того, что богатства и почести достались тому, кто, похоже, должен их иметь, и наоборот. «Потому что это происходит от божественного распорядка», который «не может быть нарушен на земле, кроме как разрушив весь мир». Мы должны верить, добавляет он, что «Бог создал людей, а не родословные, и всех, кто родились, Он сделал благородными. Основываются на крови и мраке родословных только те, что покинули путь добродетели и склоняются ко злу. Никакая природная сила не может обеспечить передачу благородства от одного к другому без присутствия «источника истинного благородства, которое есть не что иное, как добродетель»[2813].
2807
Отец Пульгара был нотариусом в Толедо и должен был поступить на службу и завоевать доверие одного из самых больших аристократов, потому что его сын стал пажом сына короля (см. Pulgar,
2810