В этих обстоятельствах возвращение в Кордову тысяч «новых христиан» — эмигрантов, несомненно, вызвало народное недовольство и резкую критику в среде «старых христиан», принадлежавших к антимарранской партии. Тем не менее попыток организованных нападений на конверсо не было. Твердости королевы, чувствовавшейся издалека, и Агилара — совсем рядом, хватило, чтобы предотвратить в тот момент подобные попытки, но социальная атмосфера в городе была возбужденной, это выражалось, в числе прочего, всколыхнувшейся волной преступности. Мы не сомневаемся, что эта волна была направлена в основном против конверсо, которые также были мишенью для постоянных поношений, но очевидно и то, что она ударила и по многим «старым христианам», в особенности состоятельным. Городским властям, отвечающим за поддержание закона и порядка в городе, все труднее было бороться с этим явлением, и создавалось впечатление, что правосудие в городе перестало функционировать[2872].
Короли знали об этой ситуации, тем более что они находились в Андалусии и сознавали тесную связь между всплеском преступности в Кордове и подавленным стремлением столь многих горожан выплеснуть свой гнев на конверсо. Ситуация в Севилье оказалась еще серьезнее, чем в Кордове. Здесь конверсо располагали большой силой — численной, экономической и политической. Половина городской торговли была в их руках, а также значительная часть администрации. Таким образом, экономические и политические интересы, поддержанные благоприятными социальными отношениями (во многих случаях благодаря смешанным бракам), заставили значительную часть среднего и высшего классов предложить марранам безусловную поддержку[2873]. Но другие, не меньшие части этих групп, в основном оппоненты конверсо, встали на противную сторону, в то время как низшие классы оставались заклятыми врагами марранов и искали предлога для нападения на них. Как обычно, монахи заняли место в одном ряду с врагами конверсо, стали выразителями их взглядов и возглавили кампанию.
В Севилье антимарранская агитация велась под руководством доминиканцев, которые отобрали лидерство у францисканцев-обсервантов в требовании установления инквизиции. Несомненно, их антимарранская кампания использовала социальные и расовые аргументы, но в случае Эспины и его сподвижников она сосредоточилась на религиозных обвинениях и представляла инквизицию как единственное решение религиозной проблемы конверсо. Отвергая направленные против них обвинения как крайне преувеличенные или просто злонамеренные, конверсо яростно отрицали необходимость создания инквизиторских трибуналов. Они, конечно, бросили вызов своим оппонентам, требуя доказательств их обвинений, а доминиканцы, как и францисканцы до них, затруднялись найти доказательства. Однако это ничуть не уменьшило силу и ярость этих обвинений.
Главным агитатором доминиканского лагеря был Алонсо де Охеда, настоятель монастыря Сан-Пабло в Севилье. И источники того времени, и историки нашего времени, занимающиеся инквизицией, представляют его главным человеком, повлиявшим на суверенов в принятии, после долгих колебаний, проекта инквизиции[2874]. Нет сомнений в том, что Алонсо де Охеда сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Фердинанда и Изабеллу основать инквизицию, и мы можем быть уверены в том, что короли с уважением и полным вниманием слушали его и взяли на заметку его доводы. Но с тем же вниманием они должны были выслушивать и главных критиков и противников этого плана. Если они, в конце концов, приняли предложение монаха, это вовсе не обязательно было по представленным им причинам. Изучение их поведения во всем, что касается инквизиции, приводит нас к заключению, что они пришли к решению о ее установлении исходя из своих собственных соображений. Эти соображения, прежде всего, основывались на возрастающей социальной напряженности, которую они заметили в Кастилии (в особенности в Андалусии, где находились в это время), и на их оценке силы антимарранской партии, противостоящей промарранской фракции. Оценивая эту силу, они, несомненно, принимали во внимание не только численный фактор, который должен был быть не в пользу конверсо, но и взрывной революционный потенциал каждой из этих двух групп. Они знали, что волнения, беспорядки и всевозможные неприятности в широком масштабе могли прийти только с антимарранской стороны, и это было справедливым не только для Севильи, но и для всех городов Андалусии. Уверенный контроль над Андалусией совершенно очевидно зависел от возможности уменьшить недовольство и беспокойство.
Не менее неприятными, чем положение дел в Севилье, были полученные ими новости из Толедо. Там многие граждане были удручены налогами на содержание эрмандад, недавно реорганизованных Фердинандом и Изабеллой как эффективная сила, способная сохранить мир и порядок. Само собой разумеется, что в последующих дебатах конверсо заняли сторону короны, не только потому, что они возложили свои надежды на монархов и хотели доказать свою лояльность, но и потому, что из всех групп в стране они больше всех были заинтересованы в максимальной безопасности. Это могло разбудить спящую враждебность между конверсо и их противниками в городе, которые могли использовать случай для обвинения «новых христиан» в еще одном предательстве их интересов. По всей вероятности, претензии и контрпретензии перешли в ожесточенный конфликт, так что к середине 1478 г. в изобилии появились признаки того, что определенные группы «старых христиан» готовят нападение на конверсо.
Поднимающееся внутреннее недовольство могло питать надежды архиепископа Каррильо привлечь значительное число толедцев к своему пропортугальскому заговору против королей. Согласно Пульгару, определенные элементы в городе, «подстрекаемые подарками и обещаниями архиепископа, присоединились к заговору с целью убить в стремительной атаке кабальеро, который был защитником города [а именно Гомеса Манрике, коррехидора] и провозгласить короля Португалии их монархом». Пульгар также сообщает нам, что заговорщики вели секретные переговоры в Толедо с теми, «кого они считали готовыми пойти на скандал», и дали понять, что, «как только изменится ситуация в городе, к ним придет удача», потому что «они смогут найти большой интерес [т. е. большой доход] во владениях богатых граждан, как это было в других случаях»[2875]. Под «торговцами и богатыми гражданами» (которых грабили и раньше) могли подразумеваться только конверсо, и, по мнению Пульгара, именно подстрекательство Каррильо к бунту против королей раздуло у врагов марранов страсть к грабежам. Как видно, заговорщики рассчитывали в основном на членов антимарранской партии, которых они считали «готовыми» к нападению, а эта готовность не появилась внезапно, она была хорошо известным явлением еще до развития планов Каррильо. Более того, в речи, с которой, как рассказывает Пульгар, Манрике обратился к гражданам Толедо, он касался исключительно проблемы конверсо, что ясно указывает на то, что угрозы носили прежде всего антимарранский характер[2876]. Попытка Каррильо организовать в сентябре того же года заговор против королей, могла, по существу, помочь Манрике приостановить подрывное движение. Она дала ему возможность казнить главарей не как подстрекателей к беспорядкам против конверсо, а как участников заговора против суверенов, заговора, который, несомненно, не мог быть принят большинством жителей города. Вряд ли нужно говорить, что эти жесткие меры ни в коем случае не уменьшили, а только увеличили неприязнь к «новым христианам».
2874
Bernáldez,
2876
О речи Манрике см.