Инквизиция поначалу не входила в планы испанских расистов, особенно светских. Они испробовали инквизицию без особого успеха в 1449 г. в Толедо и, судя по их разным публичным заявлениям, вовсе не жаждали ее возобновления[3020]. Она и не казалась им необходимой для достижения их целей. Инквизиция, по определению, была лишь инструментом для расследования подозрений в ереси, направленным для определения виновности или невиновности подозреваемых. Расисты не рвались прибегать к подобным процедурам, они вообще-то в них не нуждались. Их теория уверила их самих в том, что все марраны были еретиками — убеждение, которое стало для них символом веры. Оно, это убеждение, оправдывало крайние меры, предложенные ими против конверсо, и эти меры необязательно включали в себя расследование. Инквизиция, которая сперва появилась в Толедо (1449), была, возможно, введена по настоянию церковных расистов, ведомых настоятелем толедского собора. Последние почувствовали, что обвинения в ереси были эффективным оружием для унижения «новых христиан» и могут служить смертельным оружием, если будут правильно использованы церковной инквизицией. Под этим они подразумевали инквизицию, чьи главные функционеры были бы такими же врагами «новых христиан», как и они сами. Соответственно, они верили, что, если такой инквизиции будет позволено действовать во всей Испании, это приведет к концу существования марранов. Их мнение было в конце концов принято элитой толедских «старых христиан», которые вели переговоры о примирении с королем. Трудно понять, почему королевская администрация ходатайствовала о папской булле для создания инквизиции, если только толедцы не выставили такое ходатайство условием восстановления своего подчинения королю[3021].
Хотя под контрдавлением конверсо план по установлению инквизиции был, как мы видели, отложен в долгий ящик, церковные расисты продолжали настаивать на его принятии, заявляя, что большинство конверсо были еретиками. В особенности старался Эспина, который не уделял особого внимания социально-экономической критике марранов и концентрировался на утверждениях об их неверии. Эспина неустанно аргументировал в пользу основания инквизиции как полезного (хотя и не самого эффективного) инструмента для решения марранской проблемы. Его кампания была, в той или иной форме, подхвачена всеми тремя монашескими орденами Испании (францисканским, доминиканским и иеронимитским) и повторена светскими расистами, которые утверждали, что конверсо действительно являлись тайными евреями. Выглядело это так, как будто все фракции антимарранской партии готовы поддержать план создания инквизиции.
Широко распространившееся мнение, что конверсо были мнимыми христианами, втайне преданными вере своих предков, принесло этому плану всеобщее одобрение. Как следствие, термины «марраны», «евреи» и «еретики» стали все больше и больше выглядеть синонимами, и влияние этой синонимичности было столь велико, что не только обычные неосведомленные люди, которые, как правило, следуют превалирующим взглядам, но также и критически настроенные наблюдатели, исследователи и историки не могли избежать воздействия этого повторяющегося заклинания. Мы можем видеть это в изменившемся отношении к конверсо таких хронистов, как Энрикес дель Кастильо и Паленсия, прекративших свою резкую критику врагов марранов и начавших поддерживать антимарранские обвинения. Перемены были также видны и в содержании, и в тяжести оскорблений, брошенных в адрес «новых христиан». В 1449 г. авторы Статута ограничили свою религиозную критику марранов подозрениями, касающимися меньшинства «новых христиан»; в шестидесятых подозрения превратились в уверенность по поводу их подавляющего большинства. Самые дикие обвинения по поводу их еретического поведения теперь воспринимались как несомненные факты, а растущая народная ярость против них вскоре сделала новые беспорядки неизбежными. В семидесятых давление стало настолько сильным, что монархи должны были найти способ его ослабить. Как уже отмечено, они взвесили все доводы и методом исключения пришли к заключению, что установление инквизиции было единственной возможностью.
С точки зрения первостепенной цели короны — обеспечения ее жизнеспособности и стабильности — этот вывод абсолютно верен. Из всех возможных решений именно это предположительно имело наибольшие шансы на успех. И логика, и интересы указывали в этом направлении. На самом деле три наиболее проницательных политика Кастилии XV в. сделали тот же расчет и пришли к тому же заключению. Ими были Альваро де Луна, Хуан Пачеко и Фердинанд Арагонский. Все трое поняли, что из двух конфликтующих сил (т. е. конверсо и их враги) одна сторона должна уступить дорогу; и все трое совершенно очевидно были уверены в том, какая из них. Однако из всех троих только Фердинанд располагал властью, чтобы претворить свой вывод в жизнь. Соответственно, он прекратил поддержку конверсо короной, основал инквизицию и таким образом заполучил неофициальную поддержку антимарранской партии, то есть силы, которая казалась невероятно сильной и конфронтацию с которой он счел слишком рискованной.
В Севилье 2 января 1481 г. два доминиканских монаха опубликовали письмо об их назначении по распоряжению Фердинанда и Изабеллы судьями инквизиции в Кастилии[3022]. В это письмо, подписанное королями 27 сентября 1480 г., была включена также булла папы Сикста IV от 1 ноября 1478 г. (Exigit sincere devotionis), которая уполномочивает королей назначить инквизиторов в Кастилии для искоренения ереси, распространившейся в их стране[3023]. Согласно и булле, и письму, ересь заключается в «иудейском» уклоне определенных «христиан по имени и внешности», которые после крещения «обратились и вернулись» к еврейским «суевериям», «сохраняя церемонии, обряды и обычаи» евреев, и «отстранились от истинной веры»[3024]. Такое возвращение к прежнему состоянию не было, однако, ограничено только этими людьми. Поскольку меры, предусмотренные законом для таких случаев, не были применены против кого-либо из виновных, последние не только пребывали в своей «слепоте», но еще и заражали ею «своих сынов и дочерей и прочих, вместе с которыми они обратились»[3025]. Вследствие этого монархи «в своем рвении и вере» и стремлении «защитить своих подданных от зла» назначили инквизиторами двух «преподобных отцов» — брата Хуана де Сан Мартина, бакалавра теологии и настоятеля монастыря Сан-Пабло в Бургосе, и Мигеля де Морильо, магистра теологии и викария доминиканского ордена в Испании, — и наказали им принять меры против вышеуказанных «неверных» всеми путями и методами, предоставленными законами. Короли выразили свою уверенность в том, что эти двое будут исполнять свои обязанности добросовестно и прилежно, «пока не будет достигнута намеченная цель», но они также предупредили их, что «действия в противоположном направлении» повлекут за собой «потерю их церковных владений и утрату их статуса «урожденных» граждан» (что сделает их «иностранцами» на их родине)[3026]. Затем с очевидной демонстрацией своего господства и фактического контроля над инквизицией монархи добавили, что они могут уволить двух инквизиторов и назначить вместо них других в соответствии с правами, данными им папой[3027].
Существует заметная разница между изображением «еретиков» в булле Сикста IV от 1 ноября 1478 г. и их описанием в предыдущих папских буллах об инквизиции, так же как и между описанием еретиков в письме королей от 27 сентября 1480 г. и отчетом Арбитражного комитета Энрике IV от 15 января 1465 г. Если мы обратим внимание на эту разницу, нам будет легче понять изменение, происшедшее в политике королей по отношению к конверсо, и окончательную цель инквизиции.
3020
Мы не слышали, чтобы это было предложено Маркосом Гарсией, хотя он оправдал сожжения предполагаемых иудействующих в Толедо во время мятежа (см. его «Докладную записку»,
3022
Первая публикация: Fidel Fita // RAH,
3024