Вызывает, разумеется, удивление ничем не потревоженный мир, царивший между Фердинандом и крупными магнатами. Часть ответа может заключаться в том факте, на который указал Ли: Фердинанд знал, как направить интересы знати на военные, дипломатические и административные задачи его расширившихся владений. Однако многие испанские аристократы оставались в своих поместьях, и длительный мир между знатью и монархией во время царствования Фердинанда и его преемников не может быть поэтому объяснен исключительно причиной, предложенной этим ученым. Мы знаем, что по крайней мере некоторые аристократы были чрезвычайно недовольны своей ролью в государстве. Тогда возможно ли, что «мир» между грандами и монархами явился все же результатом тревожного страха, который инквизиция внедрила в сердце многих аристократов?
Если мы рассмотрим поведение знати по отношению к Фердинанду и его преемникам, то, разумеется, должны будем прийти к выводу о том, что страх действительно был причиной ее обычного повиновения воле короля. Однако при том что причиной действительно был страх, это был страх не перед инквизицией, а перед стоящей за ней силой, силой короля.
Об этом с ясностью свидетельствует тот факт, что ни один аристократ не выступил против инквизиции ни на протяжении первого периода царствования Фердинанда, который длился более двадцати пяти лет (январь 1481 г. — июнь 1506 г.), ни во время второго, почти десятилетнего периода (1507–1516 гг.). Только во время короткого перерыва между двумя периодами, через несколько месяцев после того, как Фердинанд покинул Кастилию (вследствие его отставки от регентства Кастилии), два аристократа из Кордовы повели атаку на инквизицию, в результате которой была нарушена ее деятельность в их городе, а также вскоре после смерти Фердинанда некоторые аристократы взбунтовались против Хименеса, бывшего в то время регентом и Великим Инквизитором. Хименес, тем не менее, использовал армию для подавления мятежа. Ни инквизиторский ордер, ни угроза не привели бы к этому результату, и Хименес, несомненно, счел бы такой шаг бесполезным и политически глупым.
Фердинанд, как и Хименес, прекрасно понимал, что инквизиция не могла быть эффективным инструментом для подчинения знати, если бы та поднялась как объединенная сила. Было бы смехотворным объявить больших грандов еретиками или подозревать их в иудейских устремлениях; и если бы подобные попытки были сделаны против кого-нибудь из них, то все они тут же поднялись бы против короля. Когда Филипп IV сделал такой шаг против одного аристократа (маркиза Вильянуэвы), это оказалось слишком грубой ошибкой, чтобы попытаться повторить ее, и это может служить демонстрацией мудрости Фердинанда, не допускавшего таких рискованных авантюр. Однако все же случай маркиза Вильянуэва может доказать и то, что ни один аристократ, каким бы популярным и невинным он ни был, не мог выйти победителем из столкновения с инквизицией. Этот конфликт закончился капитуляцией маркиза, или, точнее, того, что осталось от этого сломленного человека.
Таким образом, мир между монархией и знатью был на самом деле основан на негласном понимании того, что король не использует инквизицию против знати ни при каком разногласии, могущем возникнуть между ним и аристократами. Тем не менее при этом не было и железной гарантии того, что в исключительных случаях когорты инквизиции не будут направлены против какого-либо отдельного магната, светского или церковного, и не будут преследовать его до самого конца. На деле каждый аристократ мог подозревать, что именно он может оказаться этим исключительным случаем, и не раз такое подозрение могло усилить его зависимость от монарха.
Мы тем не менее должны отметить другой фактор, также связанный с инквизицией, который, возможно играл большую роль в подчинении испанской знати короне. Мы уже отмечали, что к 1478 г. большинство беспокойных грандов Кастилии были побеждены или приведены к подчинению и Короли-католики могли чувствовать, что нет срочной необходимости в установлении инквизиции с целью их подавления. Однако это не значит, что проблема взаимоотношений между короной и знатью прекратила занимать их мысли. Они не могли забыть мрачной истории Кастилии во время царствования двух предыдущих монархов — царствований, в течение которых атаки знати на корону прерывались лишь короткими промежутками мира, и королевская чета могла, конечно, подозревать, что ее собственный мир со знатью — это не более, чем передышка, часть того же цикла. Полные решимости предотвратить будущие атаки на корону, они тщательно взвешивали каждый план действий, каждую важную меру и всякую возможную политику с точки зрения того влияния, которое это окажет на аристократов, т. е. добавит ли это силы знати или же ослабит потенциал неприятностей.
План установления инквизиции в Кастилии тоже должен был быть подвержен такому анализу. Если бы короли сочли, что введение инквизиции может усилить знать, они, несомненно, отказались бы от этого плана. Тем не менее взвешивание возможностей убедило их в том, что они могут ожидать противного. Вспомним, что они хотели получить от инквизиции симпатии и поддержку городских масс, что означало поддержку городов. Между тем отсюда, с этой точки, прямое продолжение мысли должно было привести их к тому, чтобы принять во внимание влияние предполагаемого результата на поведение аристократии. Если короне удастся завязать дружеские связи с городами (или, точнее, с их старохристианским населением), это неизбежно отвернет города от союза со знатью против короны. А если города окажутся таким образом нейтрализованными, то нейтрализована будет и знать, ибо инквизиция могла помочь королям приручить знать, не переполняя ее ужасом, но просто отнимая у нее основную базу поддержки и силы, на которые они могли бы опереться в конфликте с королями.
Вышеуказанные наблюдения могут быть подытожены следующим образом: инквизиция не была создана в качестве инструмента королевского абсолютизма в Испании. Вместе с тем когда монархи обдумывали ее возможное воздействие на отношения между городами и аристократией, они не могли не понять, что инквизиция ослабит знать путем лишения ее поддержки городов. Это могло ободрить их в осуществлении плана по установлению инквизиции, хотя и не было решающим фактором в определении их позиции. Это было лишь дополнительным аргументом, вспомогательным моментом, который мог помочь им принять решение в том направлении.
Вопрос о том, была ли создана инквизиция для того, чтобы служить целям испанского абсолютизма, связан с другим, часто повторяющимся вопросом: была ли инквизиция скорее королевской, чем папской институцией? Первыми утвердительно ответили на этот вопрос ведущие католические ученые Германии XIX в., такие как Гефеле, Гамс и Гергенретер. Сущностью их взгляда было то, что испанская инквизиция, несмотря на принятые ею формы церковного трибунала, который работал в рамках канонического закона, была на самом деле инструментом светской власти и прежде всего обслуживала интересы государства[3068].
Выступая против этих католических ученых, Генри Чарльз Ли обвинил их в том, что они заняли эту позицию для того, чтобы «освободить Церковь от ответственности» за постыдные действия инквизиции. Бездоказательно и голословно приписывая такой мотив этим ученым, Ли, похоже, забыл о правилах порядочности, которых он обычно придерживался, и подставил самого себя под столь же несправедливые обвинения в том, что он, не будучи католиком, определил инквизицию как религиозную, желая тем самым обвинить католическую церковь в проступках инквизиции. Не усилил Ли свою позицию и заявлением, что «католики отреагировали тем, что со времен Гефеле самые передовые авторы этой веры больше не стараются принести извинения за инквизицию и не выдвигают вперед королевское превосходство, чтобы освободить ее от ответственности. Они справедливо представляют ее как церковный трибунал, который выполнял обязанности сохранения религиозной чистоты, для чего и был создан»[3069].
3068
Пожалуй, взгляд этой группы был подытожен Пием Бонифацием Гамсом, который сказал: «Испанская инквизиция была введена государством, была инструментом в руках государства и была упразднена государством» (
По поводу перемены отношения католических ученых к испанской инквизиции см. Е. Schäfer, «Die Katholische Geschichtschreibung und die Inquisition» //