Было бы ненормальным, если бы такая неутолимая жажда власти и ее использование с помощью пыток и террора не перелились через границы Испании на страны, стоявшие на ее пути. В природе вещей было то, что, имея дела с другими, неиспанскими, народами, инквизиция отпустит вожжи и позволит больше свободы для реализации своих позывов и планов, частично сдерживаемых в Испании. Симптомы этого явления были замечены во многих местах, но нигде это не проявилось столь ярко, как в Нидерландах. Здесь инквизиция, основанная в 1522 г. как государственная институция, хотя формально и не связанная с испанской инквизицией, на самом деле управлялась испанскими властями, направлялась их политикой и подчинялась их приказам, а те, в свою очередь, советовались с лидерами испанской инквизиции и вдохновлялись ее указаниями. Следующего короткого пассажа из знаменитой работы Мотлея об основании Голландской республики будет достаточно, чтобы дать нам ясное представление о действиях инквизиции в этой стране.
16 февраля 1568 г. Святая инквизиция вынесла смертный приговор всем обитателям Нидерландов как еретикам. От этой универсальной роковой судьбы были избавлены лишь отдельно названные лица. Декларация Короля [Филиппа II], датированная десятью днями позднее, подтвердила этот декрет инквизиции и повелела привести его в исполнение немедленно, невзирая на пол, возраст и состояние. Вероятно, это самый краткий и выразительный смертный приговор, который когда-либо был вынесен. Три миллиона мужчин, женщин и детей были посланы на эшафот тремя строчками, и, как это было хорошо известно, речь не шла о безвредных раскатах папских булл, но о серьезных практических мерах, которые должны были быть приняты, поэтому легко представить себе, какой это вызвало ужас.[3173]
Мотлей, который написал это в 1856 г., задолго до Второй мировой войны, не мог поверить, что целью правительства действительно было исполнение этого плана «во всем его объеме», но он добавляет, что голландцы — которые, излишне упоминать, знали Филиппа и его инквизицию — верили, что для тех ничто не было «слишком чудовищным». Однако подтверждение королем декрета инквизиции[3174] — и подтверждение, данное без всяких ограничений, — и его однозначный приказ немедленно приводить в исполнение смертный приговор не оставляют сомнений в его намерениях. А главное, действия, предпринятые властями, подтверждают самые мрачные ожидания голландцев. Так, тот же автор говорит, что вслед за этим декретом «людей самого высокого и низкого положения ежедневно и ежечасно», практически без предупреждения волокли на эшафот. После этого он добавляет, что герцог Альба в письме к Филиппу хладнокровно определяет число казней, совершенных после Страстной Недели, в «восемьсот голов».
Многие граждане, обвиненные во владении сотней тысяч флоринов или другом преступлении, увидели себя привязанными к лошадиному хвосту, с руками, связанными за спиной, когда их таким путем тащили на виселицу. Но если богатство было непростительным грехом, бедность редко предоставляла защиту.[3175]
То, что инквизиция склонялась к плану геноцида, очевидно и из других явлений. В 1566 г. (менее чем за два года до объявления о массовых казнях в Голландии) Филипп рассматривал различные планы для разрешения проблемы морисков, и в некоторых из этих планов, которые рассматривались всерьез, речь шла либо о тотальном уничтожении, либо об изгнании[3176]. Его снова подтолкнули к ним в 1588 г., и если он все же воздержался от их полного принятия, то это было, скорее всего, не из-за моральных соображений, а из-за страха перед сопротивлением, которое может быть спровоцировано попыткой их исполнения, сопротивлением, с которым трудно будет справиться. Точно так же, если смертный приговор голландскому народу не был исполнен в той мере, в которой был провозглашен, это случилось потому, что народ восстал, и это восстание окончательно освободило его от хватки испанского владычества. Однако приговор как таковой не был пустой угрозой. Он отражал страстное желание своих авторов, и в особенности инквизиторских советников Филиппа, дать этими чудовищными наказаниям голландцев волю своей сильнейшей и глубокой страсти — геноциду, который они были вынуждены сдерживать, имея дело с марранами и морисками в Испании.
Мы можем лучше понять экспансию инквизиции и особую смесь чувств, которые привели ее в действие, если рассмотрим случай нацистской Германии и создавшего ее эволюционного движения. Подъем нацизма в Германии обычно приписывается военному уничтожению и экономическому кризису, от которого страдала Германия после ее поражения в Первой мировой войне, чрезмерным репарациям, навязанным ей победителями, и потере Германией надежд на мировое лидерство. Это, конечно, в немалой степени справедливо, но все это ни в коей мере не должно преуменьшать тот факт, что нацизм пришел к власти в Германии на волнах яростной антисемитской бури. И действительно, тот, кто относится к этому факту как к маргинальному или аномальному явлению в делах Германии, игнорирует ключевой фактор, определивший не только подъем нацизма до высшего пика его влияния, но и некоторые критические стадии немецкой истории до и во время Второй мировой войны. Как и ненависть испанских антисемитов к марранам, ненависть нацистов к евреям повлияла в такой степени на их мышление, их политику и их решения, что вся их деятельность практически во всех сферах оказалась в той или иной мере под влиянием этой ненависти. Это отвращение не только полностью овладело ими, но и переполнило их души до такой степени, что им понадобилось больше объектов для пыток, эксплуатации и разрушения, чем еврейский народ вообще мог предоставить. Это объясняет то, что, будучи столь усердно занятыми уничтожением миллионов евреев, они также уничтожили миллионы и планировали истребить еще целые массы неевреев, как только окрепнет их власть над Европой. В обоих случаях репрессии перешли все рамки и из средства превратились в цель. Гонения совершались ради гонений, и если бы им позволили, они распространились бы в новых направлениях, без всяких ограничений во времени и пространстве.
Едва ли удивительно, что те, кто был охвачен такой страстью, утратили не только нормальную способность различать, что допустимо с точки зрения морали, а что нет, но также потеряли и обыкновенную способность понимать, что доступно, а что недостижимо. Весьма возможно, что этот фактор был одним из тех, что привели их к фатальным ошибкам. Не будет слишком смелым предположение, что очевидные, слишком уж бросающиеся в глаза ошибки Гитлера по втягиванию России и Америки в войну и бездарное поведение Филиппа в его собственной вынужденной войне с Нидерландами и Англией проистекали из их расстроенного рассудка и как минимум частично из безумных позывов, о которых мы говорили.
Таким образом мы видим, как оба эти развития событий — испанское и немецкое, — с такой силой повлиявшие на историю Европы, зарождались в потоках ненависти, имевших корни в древнем и более позднем антисемитизме. Они произвели на свет антисоциальные силы, движимые яростной враждой, силы, которые, как оказалось, почти невозможно обуздать. Социальные психологи знают, как отделить вражду по отношению к мнениям и верованиям (а из-за этого также и к их приверженцам) от вражды к личностям, вне зависимости от их взглядов или поведения. Проявления первого типа вражды могут уменьшаться или исчезать с отказом от независимых взглядов, но вражда к личностям держится и не уходит ни при каких обстоятельствах. Ненависть инквизиции к конверсо, а нацистов — к евреям относится ко второму типу вражды. Здесь мы имеем дело с неприкрытой ненавистью к личностям и группам вне зависимости от их социальной или идеологической позиции. Именно поэтому как испанский антисемитизм (настоящий автор испанской инквизиции), так и немецкий (породивший нацизм) создали расовые теории о евреях как личностях, теории, направленные на уничтожение евреев.
3174
John L. Motley,
Согласно T.M. Линдсею (T.M. Lindsay,