Это заключение, однако, кажется нам ошибочным по следующим причинам.
1. «Хроника Сокольничего» утверждает, что Сармьенто оставил Толедо в феврале 1450 г.[3258] Мы не видим причины оспаривать эту информацию в пользу указаний, данных в хронике, в особенности поскольку эти даты предоставлены искаженным и путаным документом.
2. Детальный отчет, данный нам в хронике по поводу разговора между епископом и Сармьенто, несет в себе все отличительные признаки тенденциозной истории, которая могла быть произведена на свет каким-то поклонником Барриентоса (по всей вероятности, марраном), если не самим Барриентосом, который мог быть редактором пересмотренной версии хроники Сокольничего, т. е. «Пересмотренной версии»[3259]. Целью истории было показать, какое влияние этот разговор оказал на мятежника, а составитель мог прочитать в своем источнике, что Сармьенто предполагал покинуть Толедо «той ночью», притом что сделаны необходимые приготовления. Из этого составитель (или редактор) заключил, что он действительно отбыл «той ночью», однако это было еще одним неверным выводом, который он сделал из имевшихся в его распоряжении источников.
3. Хроника гласит, что Сармьенто отбыл «той ночью» со всем имуществом, которое он «украл» у граждан, навьюченным на примерно двести тягловых животных[3260]. Это не кажется нам возможным. Для того чтобы собрать все имущество его большого дома в Толедо и погрузить его в такой огромный караван, требуется гораздо больше времени, чем несколько часов, т. е. времени с окончания его разговора с принцем и до отбытия из города (согласно хронике).
4. Сармьенто не мог твердо обещать епископу Куэнки уехать «той ночью» прежде, чем он узнал, где может найти себе убежище. Он явно не просил встречи с принцем только для того, чтобы получить разрешение покинуть город (такое разрешение подразумевалось приказом, переданным ему через Барриентоса), но еще для того чтобы получить разрешение взять с собой все имущество и поселиться в Сеговии.
Также из того, что нам сообщает «Хроника Сокольничего» о компенсации, обещанной принцем Сармьенто, и условиях, связанных с этой компенсацией[3261], ясно, что по поводу этих условий велись переговоры, а такие переговоры требуют времени. Там, несомненно, были и другие вопросы, которые невозможно разрешить в такой спешке. Сармьенто должен был просить у принца разрешения оставаться в Толедо еще несколько недель, чтобы закончить свои дела в городе. Он должен был также просить принца о праве присоединиться к нему по его возвращении в Сеговию, чтобы быть по дороге защищенным от агентов короля.
Таков был источник утверждения «Хроники Сокольничего» о том, что «в месяце феврале принц покинул Толедо по пути в Сеговию и взял с собой сказанного Перо Сармьенто, его жену и сыновей, так же как и всю его fazienda целиком»[3262]. Сокольничий, несомненно, слышал, что принц согласился на условия, предложенные Сармьенто, и верил, что так это и было. На деле, однако, этого не случилось.
5. 6 февраля 1450 г. дон Фернандо де Лухан, епископ Сигуэнсы, опубликовал «сентенцию» по поводу исполнения буллы папы Николая V против мятежников. В этой булле он велит всем городам королевства, а в особенности городу Толедо, чтобы в течение месяца после публикации буллы они взяли в руки оружие против Перо Сармьенто, схватили и держали его и его сообщников в заточении, «пока король и другие потерпевшие от них не получат должного удовлетворения»[3263]. Бенито Руано, который обратил внимание на эту инструкцию, мог найти странным то, что она была опубликована после того, как Сармьенто «отсутствовал в Толедо уже месяцами»[3264]. Формулировка этой инструкции может показаться странной, только если мы приняли за факт, что Сармьенто оставил Толедо 17 декабря, как считал Бенито Руано. Это вовсе не странно, если 6 февраля он все еще был в Толедо. На самом деле сентенция дона Фернандо может служить еще одним указанием на то, что Сармьенто не отбыл из Толедо 17 декабря.
6. Он выехал из Толедо, но не с принцем, хотя, судя по Сокольничему, ему это было обещано. Причиной изменения первоначального плана была, по всей вероятности, публикация «сентенции» дона Фернандо де Лухана на папскую буллу. Сентенция поставила Энрике в крайне неловкое положение из-за его сотрудничества с Сармьенто. Он не отказался ни от выдачи охранной грамоты, ни от своих обещаний по поводу награбленного имущества, данных им Сармьенто, как и от права Сармьенто поселиться в Сеговии, но приказал ему немедленно покинуть Толедо и идти куда он хочет, причем самому. Принц не хотел выглядеть защитником Сармьенто на долгом пути в Сеговию[3265].
7. 20 февраля 1450 г. муниципалитет Бургоса получил письмо от коррехидора Миранды-де-Эбро с просьбой о военной помощи, чтобы противостоять Сармьенто, который, судя по слухам, приближается к Миранде (где у Сармьенто было одно из поместий)[3266]. Бенито Руано считает, что слух был пущен вслед за отбытием жены Сармьенто из Сеговии в Миранду перед его собственным бегством из города[3267]. Это объяснение выглядит разумным. Однако, согласно Бенито Руано, Сармьенто послал свою жену в Миранду примерно через два месяца после своего прибытия в Сеговию (если он покинул Толедо 17 декабря), в то время как согласно нашему представлению он послал туда жену вскоре после того, как они добрались до Сеговии, может быть даже до того, как принц вернулся в город. Весьма вероятно, что причиной этого решения была перемена, которую он заметил в поведении принца Энрике после публикации сентенции дона Фернандо. Сармьенто вновь охватил страх за свою жизнь, как о том свидетельствует «Хроника Хуана II»[3268]. Принц, показалось ему, может в один из дней арестовать его, уступив сентенции дона Фернандо, или же в связи с соглашением между ним и королем, для достижения которого Энрике неустанно работал. Соответственно, он решил незамедлительно послать свою жену в Миранду и покинуть Сеговию при первой возможности. В любом случае, дата 20 февраля, день, в который новости о том, что он приближается к Миранде, достигли Бургоса, сходится с информацией Сокольничего о том, что он покинул Толедо в феврале 1450 г.
D
Хуан де Торкемада
Мы видели, что Торкемада систематически опровергал все догматы толедской расистской теории, достигая кульминации в подчеркивании того, что христианская религия, для которой «нет ни еллина, ни иудея», не признает различий в расе среди своих последователей, какого бы происхождения они ни были. Эти опровержения выглядят сообразными друг с другом, так же как и с руководящими принципами его мысли, и, если бы его реакция на утверждения толедских расистов была ограничена только ими, они оказались бы хорошо увязанной контртеорией по отношению к теории толедской. Однако, критикуя взгляды ее авторов, Торкемада также утверждает, что «нет более возвышенной, более благородной, более святой и более религиозной расы», чем раса еврейского народа[3269], и, утверждая, что евреи составляют святейшую группу людей, он также говорит, что их направленность к добру «натуральна», в то время как у неевреев она «ненатуральна» (или противоречит их природе); и отсюда, чтобы прийти к вере в Христа, неевреи должны были быть привиты к еврейскому стволу[3270]. Получается, таким образом, что в противоположность толедской расовой теории, Торкемада представляет свою собственную расовую теорию, в которой моральные склонности считаются «натуральными» и поэтому передающимися по наследству предрасположенностями (точно такими же, как во взглядах авторов толедской теории), за исключением того, что в его теории именно евреи, а не другие, являются источником настоящего добра и подлинной веры.